Благословенный. Книга 6 (СИ) - Коллингвуд Виктор

Люхер слушал эту страстную речь с самым насупленным видом; и не успел Штейн закончить, как он тотчас же бросился возражать:

— А не кажется ли вам, что русский царь, сея ветер, закономерно пожинает бурю? Как это возможно, что всегда законопослушные немцы, грубо проигнорировав своих природных и законных государей — королей, герцогов, принцев — собрались на этот самый «Конгресс» что обращается напрямую к народу? Что такое этот «народ»? Сборище болванов, неспособных выбрать, с какой ноги вставать утром; как они могут чего-то там решать? Ведь именно такой якобинской риторикой мы и обратили против себя решительно все правительства, в том числе и французскую Директорию, или кто там у них сейчас… Народы, может быть, будут сочувствовать Германии; но армии-то подчиняются не народам, а правителям, и будут противодействовать нам всеми силами!

Выслушав его с бесстрастным видом, Штейн лишь пожал плечами.

— Так или иначе, жребий брошен. Бурю пожнёт теперь не русский царь — он всегда может попросту увести свои силы за Вислу — а наша несчастная Германия. По последним известиям, французы уже двинули на нас свои силы из Баварии и Пфальца; война теперь — решённое дело! И, если у нас не будет русской поддержки — мы обречены! Вы видели, как они воюют, не так ли? Уверен, если русский царь пришлёт нам Суворова с пятнадцатью тысячами войска, мы станем просто непобедимы: войска фельдмаршала увлекут наших флегматичных немцев в неудержимой, сметающей всё на пути атаке, так что даже безусловно сильные французские полки не смогут нам противостоять. Таковы настроения армии; мы готовы идти в бой за наши западные земли, за права немцев, но пусть нас ведет венценосный вождь, признанный всей Германией, а главное — признанный армией!

Некоторое время генерал молча раздумывал, качая ногою в кавалерийской ботфорте. Затем, подняв на барона проницательные серые глаза, наконец произнёс, очень медленно и тщательно подбирая слова:

— Герр обер-президент, ваши доводы понятны. Могу даже признать, что я во многом признаю вашу правоту. Да, русский император был бы лучшим покровителем нашей страны изо всех возможных вариантов. Но, скажите, насколько все это легитимно? Вы только что отправили в мусорное ведро династические права семнадцати правителей, признаваемых всей Европой. Вы сослались при этом на право народа определять свою судьбу. Вуаля — «народ» собрался на конгрессе, принял конституцию и избрал себе президента. А откуда вдруг появится император? Ведь народ уже всё решил! Или вы вновь желаете перевернуть все с ног на голову?

Барон фон Штейн спокойно выдержал его взгляд.

— Мы оба — взрослые люди, генерал, и понимаем, что декларации и конгрессы — это одно, а реальная жизнь — другое. Посмотрите, как все прошло недавно в Париже — несколько орудийных залпов, и вот уже вместо вполне законной Директории у них возник Консулат, а «Конституция третьего года» вдруг исчезла, сменившись более удобным для победителей основным законом. В конечном счете, все решают штыки — за кем пойдёт армия, тот и будет возглавлять Союз.

И, веско посмотрев генералу в глаза, барон фон Штейн встал, давая понять, что разговор окончен.

Герр Блюхер, — произнёс он, вытягиваясь во весь свой немаленький рост — через несколько дней я отбываю из Эрфурта в Берлин на встречу с бундеспрезидентом. Вы можете ехать со мною и явиться в Главную квартиру для зачисления в штат армии Северогерманского союза. Президент Вильгельм знает вас как дельного офицера, и по моему ходатайству, подкрепленному… мнением русского императора, готов присвоить чин генерал-фельдмаршала, отдав под ваше начало все вооруженные силы Союза. Думаю, не надо вам объяснять, какое это доверие и сколь обширное поле деятельности развернется перед вами. Вам следует в течение трёх дней дать мне ответ. И, я полагаю, не следует уточнять, что наш разговор строго конфиденциален? Думайте. Иначе то же самое сделает кто-то другой, не столь талантливый как вы, и не настолько щепетильный!

На следующий день Гебхард Леберехт фон Блюхер сообщил барону фон Штейну, что принимает его предложение.

* «chair à canon»*- «пушечное мясо».

** — морген — (нем. Morgen). Площадь поля, которую можно было вспахать за первую половину дня, отсюда и название, которое переводится как «утро»