Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Заходящее солнце ещё давало достаточно света, чтобы не заблудиться в потёмках, и я пошёл в сторону Москвы, разглядывая каждого прохожего. Харитона нигде видно не было. Все торопились по домам, несколько раз мимо меня на рысях промчались всадники. Я вдруг подумал, что стоило всё же поехать верхом. Или отправить дядьку.

Однако когда я уже почти отчаялся, вдалеке увидел хромающего мне навстречу ярыгу. Вот только до меня он не дошёл, рухнул в придорожный сугроб. И так там и остался.

— Твою же мать… — прорычал я.

Мне ничего не оставалось, кроме как пойти навстречу. Доставать Харитона из сугроба, пока он не уснул там и не замёрз насмерть. От него разило дешёвой бражкой. Из заказанных продуктов он сжимал только надкусанный каравай хлеба.

— Вставай, скотина, — прошипел я, толкая его ногой в бок.

Ярыга промычал что-то невнятное, и я понял, что отпускать его с деньгами было большой ошибкой. Он все деньги спустил на бражку, и на ногах теперь не держался.

— Подъём, мать твою за ногу, — проворчал я, хватая его за воротник.

От резкого движения Харитон не сдержал рвотного позыва и едва не забрызгал мне шаровары. Я успел вовремя отскочить. А потом зарядил ему добрую отеческую оплеуху, такую, что он ткнулся лицом в снег.

— Ай… Боярин… — простонал он.

— Тебе что приказано было? А? Мерзавец, — я зарядил ему ещё одну, чтобы окончательно привести его в чувство.

— Так это… Ай! Ай, мля! — выпалил он, когда я схватил его за ухо и начал поднимать, заодно выкручивая.

Вид у него был помятый и жалкий. Готов поспорить, ни копейки денег у него не осталось. Всё пропил или потерял.

Мне удалось поставить его на ноги, хотя, честно говоря, хотелось наоборот, хорошенько проучить. Такие слуги мне не нужны и даром. Угораздило же нарваться на алкоголика.

— Пошли, чёрт тебя дери, — приказал я, придерживая Харитона за шиворот.

— Не серчай, боярин… — простонал ярыга.

— Ага, щас же, — буркнул я.

Солнце окончательно село, путь нам освещала неполная убывающая луна. В такое время все уже сидят по домам.

Отличное начало опричной службы, конечно. В кавычках. Лучше и быть не может. Вместо того, чтобы ловить государевых врагов и доставлять их в застенки Кремля, я подбираю по сугробам всяких алкашей.

До слободы добрались, к моему удивлению, без всяких приключений, хотя гулять в тёмное время суток по окраинам Москвы — дело такое, рисковое. Я сбросил Харитона в сугроб уже у самых дверей в нашу избу, и он пополз на четвереньках. Да уж, с такими вот людьми приходится работать.

Дядька за время моего отсутствия успел и хату протопить до приемлемой температуры и даже сварил какой-то нехитрый ужин из того, что оставалось в наших сумках.

— Нашёл? — спросил Леонтий.

— Нашёл, — мрачно произнёс я. — Пьяный, в сугробе спит. На улице, вон.

— Так замёрзнет же! — воскликнул он.

— Ничего, урок будет ему, — сказал я.

— Так насмерть! — удивился Леонтий моему равнодушию.

Он сам накинул полушубок и вышел на двор, я же начал располагаться в почти забытой своей берлоге. Опричная служба… Я с нетерпением ждал завтрашней поездки к царю, предвкушая будущие свершения и даже немного нервничая.

Леонтий затащил пьяное тело к нам, хотя мог бы бросить в его же хибарке, уложил на лавку. Ярыга почти не приходил в сознание, пуская пузыри из соплей и слюней.

— Добрее надо быть, Никита Степанович, — укоризненно сказал мне дядька. — Живая душа ведь.

— Я его до слободы дотащил, хватит с меня добрых дел, — проворчал я.

Мы с дядькой наскоро поужинали, да улеглись спать по лавкам, помня про завтрашнюю поездку в Кремль. Такое пропускать нельзя. Ну а утром, оставив похмельного Харитона страдать, выехали обратно в Москву.

На приём к царю я вновь надел подаренную броню, и царь, к которому меня проводили, не преминул над этим посмеяться.

— Броньку-то теперь вообще не снимаешь? — усмехнулся он.

— Мне, государь, броня привычнее ферязи али шубы боярской, — ответил я.

Иоанн только фыркнул в ответ. Мы с ним были наедине, снова в маленьком кабинете, окна которого выходили на одну из кремлёвских стен.

— Поразмыслил я над твоим предложением, — сказал государь. — С супружницей своей посоветовался. Боярам же пока ничего не говорил.

Это радовало, иначе я мог бы просто не доехать до Кремля.

— Ты верностью свою делом доказал, и не раз. А кого тебе под руку дать? Не могу придумать, — задумчиво произнёс царь. — Чтобы и обиды не было, и служил так же верно.

Я тоже не мог вспомнить ни одного имени. Нет, имена самых известных опричников вроде Скуратова, Басманова и Вяземского я помнил ещё из школьной программы и околоисторических книжек, но стоит ли их вообще звать? Вопрос хороший.

— Самому тебе дозволить людишек набирать… — скривился он. — Не знаю даже.

Иоанн Васильевич, похоже, снова дул на воду, не желая выдавать мне чересчур много полномочий. Осторожность и мнительность были его неотъемлемыми чертами. А новая структура, если посмотреть с его стороны, выходила слишком уж могущественной. Кормилась напрямую из казённых денег, никому, кроме него самого, не подчинялась.

Ну а пока, фактически, на опричной службе состоял один только я. Плюс дядька, да плюс ярыга Харитон. Великое войско, без слёз не взглянешь.

— Кого слугами верными считаешь, тех и зови, государь, — сказал я без тени сомнения. — Кто в том обиду увидит, тот не пойдёт. Кто и впрямь слуга верный — подчинится.

— А кто обиду затаит? — испытующе глядя на меня, спросил царь.

— Тот быстро из опричной службы вылетит, — сказал я.

Иоанн погладил бородку, задумчиво глядя в распахнутое окно.

— А ведь ябеда на тебя пришла, из Пскова, — сказал вдруг Иоанн. — Ты, дескать, князя Курбского оговорил, обманул. Да и зарубил подло, не в честном поединке.

— Я, может, и письма Жигимонтовы подделал? — засмеялся я, но царь остался предельно серьёзен.

— Нет, — сказал он.

— Курбский тебя предал, государь. И получил по заслугам, — сказал я.

— Словом предал, не делом, — возразил царь.

— Разве? А зачем тогда выход полков русских откладывал? По Жигимонтову приказу, не иначе, — сказал я. — Мыслю, немало ещё таких среди бояр и князей, кто двум господам служит.

Царь тихо вздохнул, прикрыл окно. Его, похоже, пугал этот шаг, означающий не просто создание новой структуры, а негласную войну со своими же людьми, со старой знатью и прочими любителями вольности. Этого Иоанна ещё не побили в Ливонской войне, ему не отравили нескольких жён, никто из его приближённых ещё не сбежал в Литву. Жизнь его ещё не успела побить так сильно, как того, который и создал опричнину в другом варианте истории.

— Нельзя измену прощать, государь, — сказал я.

— Господь простил, — возразил мне Иоанн, донельзя набожный.

Он и книгу-то читал сейчас не абы какую, а Часослов, который наверняка уже знал наизусть.

— Господь наш Иисус Христос — царь небесный, а не земной, — сказал я. — А изменники, хоть и в аду гореть будут, в жизни земной почему-то живут припеваючи. В Литве, али в монастырях, али даже дома у себя. А другие на них смотрят и думают, если государь им простил, то, значит, и мне простит, и тоже к измене склоняются.

Иоанн смотрел на меня, сверкая глазами. То, что я ему сейчас говорил, никак не вязалось с его привычной картиной мира, но и отрицать мою правоту он никак не мог.

— Ежели греха боишься, я тот грех на себя возьму, — продолжил я. — Но измену выжигать надо, как язву. Да, больно будет, неприятно. Но и доктор, чтобы больному жизнь спасти, порой ему вынужден руку отнять.

— Искуситель… — прошелестел Иоанн.

— Пока слишком поздно не стало, государь, — сказал я.

— А, бес с тобой! По своему разумению людей набирай, кого нужным посчитаешь! — выдохнул царь. — Хоть и кровожаден ты… Я же никого ещё из врагов своих не казнил, и не собираюсь!

— И Сильвестра? — спросил я.

Царь скрежетнул зубами.

— Постриг он принял. Соловецкий монастырь его ждёт, — с каменным лицом произнёс он.