Когда в июне замерзла Влтава - Алексей Котейко

что это тот самый случай, но действительно, той ночью кто-то зарезал ростовщика-итальянца. Прямо в его ломбарде на улице Каноников.

— Это которая идёт от Градчанской площади к Новому Свету? — уточнил Макс.

— Она самая.

— Улица Каноников… — повторил Резанов задумчиво. — Как иронично.

— Что, простите? — не понял болотец.

— Да так. И убили ростовщика из-за ценностей?

— Вам бы в прорицатели пойти, пан Максимилиан, — Цвак с подозрением посмотрел на капрала-адъютанта.

— Нет тут никакого секрета, — махнул рукой тот. — Всё это единая цепь событий, просто о некоторых из них мы не знали вовсе, или узнаём с опозданием, вот как сейчас. Из-за чего убили итальянца?

— Как вы и сказали — странное дело. Помимо прочего, он владел несколькими домиками в Новом Свете, и в тот день собирал плату с жильцов. Там у перекрёстка есть дом «У трёх белых солнц», с садиком перед ним. Крохотный садик, ростовщик, говорят, всё собирался его застроить, но не успел. Когда он проходил через сад, то увидел, что игравшие там дети тянут из земли какую-то проволоку. Он подошёл посмотреть — и оказалось, что это золото! Представляете? С дюжину моточков, вроде браслетов. Жильцы пытались упросить его принять находку как плату за текущий месяц, но ростовщик заявил, что раз дом и земля его, то и всё, что в земле — тоже его. И просто унёс золото с собой.

— А ночью его убили и забрали клад.

— Именно, — кивнул Цвак. — Были подозрения на жильцов, чьи дети нашли проволочки, но у тех оказались свидетели. Видимо, кто-то ещё успел прознать о находке. А самое удивительное…

— Что из ломбарда взяли только эти проволочные браслеты, и ничего больше. В том числе ни единой монеты из денег ростовщика.

— И всё-таки я бы на вашем месте подумал о карьере прорицателя, — хмуро покосился на собеседника Марек.

* * *

Конвой миновал костёл Святого Фомы и зашагал по улице, правая сторона которой лет через пятьдесят должна была исчезнуть, уступив место роскошному Вальдштейнскому дворцу. Правда, сейчас его будущему владельцу и знаменитому полководцу шёл всего пятый год, и маленький сирота жил в замке Кошунберг у своего дяди по материнской линии, ещё не подозревая о своём будущем величии и славе. Максу вспомнилось, что генералиссимус отличался склонностью к мистицизму и питал большой интерес к гороскопам, один из которых ему составил Иоганн Кеплер. Хроники сходились в том, что и в ночь смерти Вальдштейн ждал астролога, который по несчастливому стечению обстоятельств не успел предупредить полководца об угрожающей тому опасности.

«Интересно, не будет ли роль опоздавшего посланца в этом мире уготована как раз пану Кеплеру?» — подумал Максим, сворачивая вместе с Мареком влево, а чуть погодя ещё раз влево. Здесь передовой дозор остановился у начала Старой замковой лестницы, дожидаясь остальных.

— Благодарю, пан капрал. Вы свободны, — отпустил малостранских стражников Брунцвик, и Цвак с бойцами удалились. Пан Фишер со своей десяткой в зловеще-торжественном молчании принялся подниматься наверх, к воротам у Чёрной башни. Пропустив вперёд всех остальных, Резанов присоединился к Шусталу. После повышения он несколько раз бывал в Граде — получал на Златой уличке алхимические припасы для ночной вахты — и прекрасно знал, куда именно доставляют арестантов, подобных канонику.

Если в Чёрной башне держали простолюдинов, а в Далиборке — рыцарей-разбойников и прочих знатных негодяев, то провинившихся в государственной измене ждала Белая башня. Собственно, под определение «государственная измена» попадал довольно широкий перечень самых разнообразных преступлений, так или иначе вредивших интересам королевства или лично императора.

Знатность происхождения в таком случае не играла никакой роли, вопрос был лишь в том, владеет ли арестант «тайным знанием». Чародеев, алхимиков и им подобную братию помещали в нижнюю темницу, представлявшую собой подвальный зал башни. Самых опасных или отчаянных отправляли ещё этажом ниже, в тесную каморку, откуда зачастую выход был только на тот свет.

К удивлению Максима, Злата уличка, несмотря на ночную пору, кипела жизнью. Освещение здесь было ничуть не хуже, чем в эпоху электричества, а уж людей и нелюдей толпилось не меньше, чем в базарный день на Староместском рынке. Однако вся эта деловитая толпа причудливо разодетых астрологов, магов, учёных и обыкновенных шарлатанов, едва завидев чеканящих шаг стражников, почтительно расступалась. Каноник Святого Якуба шествовал с гордо поднятой головой, хотя наверняка был осведомлён и о том, куда его ведут, и о том, что его ждёт впоследствии.

В тупике у Белой башни посторонних не было. Двое стражников, вооружённые каждый парой пистолетов, палашом и коротким протазаном, застыли у низкой арки входной двери. Перед ними туда-сюда мерно расхаживал командир — седой морщинистый гоблин с крючковатым носом и ушами, размерам которых мог позавидовать сам господин Отто Майер.

Услышав шаги, он остановился, равнодушным взглядом смерил замершее посреди дворика каре, потом посмотрел на выступивших вперёд командора и гремлина. Узнав их, гоблин почтительно поклонился, сохраняя величественное молчание.

— В каморку, — коротко приказал господин Майер. — Под круглосуточное наблюдение. Кандалы не снимать. Рот развязывать только на время приёма пищи.

На лице гоблина мелькнуло любопытство. Он внимательнее оглядел арестанта, снова поклонился и сделал знак часовым. Один из них открыл дверь башни и рявкнул в темноту:

— Йоська!

Казалось, шевельнулась и начала двигаться сама тьма, или кусок каменной кладки. В проёме, едва не упираясь плечами и головой, вырос «Йоська», и сперва Максим решил, что это тролль или огр — он слышал, что те изредка заезжали в Прагу, хотя предпочитали жить в сельской местности. Однако тюремщик шагнул через порог и в свете от жаровни капрал-адъютант узнал существо, с которым ему уже доводилось сталкиваться во время дежурств в Йозефове.

Здешний голем был, правда, поменьше того, который оберегал Еврейский город, но всё равно довольно внушительным и, без сомнения, таким же сильным. Похожими были и выпученные глаза с тяжёлыми сонными веками, и сплюснутый нос с вывернутыми ноздрями. Но вот рот имел губы, мясистые и презрительно искривлённые. Лоб оказался совсем низким и покатым, и впечатление мрачной агрессивности усиливалось мощными надбровными дугами, словно в предках у