Безумный барон - Виктор Гросов

числа уступить все земли, прилегающие к Черному Ручью, в счет компенсации за понесенные моим Родом убытки и оскорбления в недавней прискорбной стычке, спровоцированной его покойным отцом».

Убытки и оскорбления? Всплыла подсказка из памяти реципиента. Да это же чистой воды грабеж! Старый барон Рокотов сам защищал свои земли от их посягательств! Черный Ручей — это последнее, что у нас осталось плодородного!

Гонец продолжал, явно смакуя унижение:

— «В случае отказа или попытки сопротивления, мой Род будет вынужден применить силу для восстановления справедливости и полного искоренения Рода Рокотовых как источника смуты и непокорства. Даю вам три дня на размышления. Игнат Волконский, своей рукой».

Он закончил читать и смерил меня торжествующим взглядом.

— Ну что? Понял? Три дня. И ни мигом больше. А то от вашего Рода останется только мокрое место и кучка пепла. И, кстати, — он добавил, понизив голос до заговорщицкого шепота, но так, чтобы слышали все, — батюшка твой, говорят, перед смертью сильно мучился. Так что советую не повторять его ошибок.

Вот тут меня и накрыло. Первоначальный шок от наглости этого ублюдка сменился ледяным гневом, таким, что даже слабость в теле на мгновение отступила.

Да я тебя, падаль, сейчас…

Что «сейчас»? Голыми руками я этого бугая не одолею, а мои «воины», судя по всему, либо под землей, либо в полной деморализации.

Борисыч рядом со мной затрясся мелкой дрожью.

— Ваше благородие… господин Михаил… — зашептал он, хватая меня за рукав, — не гневите их… соглашайтесь… Жизнь дороже… Земли… ну что земли… проживем как-нибудь…

Проживем? Как? Нищими бродягами? Или рабами у этого Волконского? Нет уж, увольте. Я, может, и попал в это паршивое тело и в эту паршивую ситуацию, а сдаваться без боя — не в моих правилах. Внутренняя ирония по поводу моего «повышения» до барона в столь плачевном положении на секунду взяла верх. Вот тебе, Миша, и карьерный рост. Из аналитиков — в нищие аристократы на грани вымирания. Мечта, а не жизнь!

Но сквозь этот хаос мыслей, начали пробиваться первые проблески того, что я умел лучше всего — анализа. Ультиматум. Жесткий, наглый, унизительный. Но три дня. Они дали мне три дня. Почему? Если они так уверены в своей силе, почему не взяли все сразу? Может, не так уж все у них гладко? Или это просто игра, чтобы потешить свое самолюбие? В любом случае, три дня — это не ноль. Это время, а время для стратега — самый ценный ресурс.

Гонец Волконских, ухмыляясь своей самой гнусной ухмылкой, скомкал пергамент с ультиматумом и швырнул его на пол, к моим ногам.

— Жду ответа через три дня. Или не жду, — он еще раз окинул меня презрительным взглядом, развернулся и, сопровождаемый своими мордоворотами, вышел вон, оставив за собой звенящую, тяжелую тишину и запах немытого тела.

Всего три дня. Семьдесят два часа. Это все, что отделяло этот жалкий, ослабленный Род, который теперь по какой-то злой иронии судьбы стал моим, от полного и окончательного уничтожения. Борисыч смотрел на меня с мольбой и отчаянием. Он ждал от меня решения.

А я смотрел на брошенный на пол пергамент. Как я, Михаил, стратег без армии, без ресурсов, в чужом, крайне слабом теле, смогу противостоять превосходящему по силе врагу? Логика кричала, что это невозможно, что нужно принять условия, спасти хотя бы остатки жизней.

Но мой хитрый разум, изворотливый, привыкший к нестандартным решениям разум, уже лихорадочно начинал работать. Искать лазейки, слабые места, скрытые возможности. И первая мысль, которая вспыхнула в моем сознании, была почти безумной, почти самоубийственной, но от этого не менее притягательной:

«Они еще пожалеют, что дали мне три дня».

И словно в ответ на мои мысли, я вдруг почувствовал лёгкое, едва заметное покалывание в кончиках пальцев — такое возникало и в моем старом мире, когда я возился с особо тонкими механизмами. Только теперь оно было иным, более живым.

Глава 2

Пожалеют. Мыслишка-то, конечно, героическая. Только вот из активов — это хилое тельце, башка, трещащая по швам, да старик Борисыч.

Ладно, героизм — это, конечно, хорошо, но жрать он не просит, а вот информация — это как раз то, что нужно прямо сейчас. И побольше, побольше! Отставить панику, включить аналитический отдел моего многострадального мозга. Первым делом — инвентаризация. Что имеем на балансе, кроме голого зада и кучи смертельно опасных проблем?

— Борисыч, — я повернулся к старику. Голова гудела, каждый сраный мускул ныл, напоминая о недавней «стычке», в которой моё новое тело, похоже, отхватило по полной программе. — Присядь. И рассказывай. Всё, что знаешь о нашем… э-э-э… Роде. И о тех… Волконских. Подробно. И без вот этих вот «ах, ваше благородие, мы все умрём». Это я и сам уже почти понял.

Борисыч, похлопав глазами, опасливо примостился на краешек какой-то колченогой скамьи. Вид у него был жалкий.

— Д-да что ж рассказывать-то, ваше благородие… — начал он, с нотками вселенской скорби в голосе. — Сами всё видите… нищета, разруха…

— Нет, Борисыч, ни хрена я не вижу, — я постарался изобразить строгость. — Я после… этого… — я неопределённо ткнул пальцем в сторону своей многострадальной головы, — помню мало. Очень мало. Так что давай, как для особо одарённого. Начнём с наших сил. Кто у нас тут вообще есть, способный держать в руках что-то тяжелее ложки?

Старик тяжело вздохнул.

— Сил-то, ваше благородие… кот наплакал. Ополчение наше… так, десяток мужиков из деревеньки, что под замком. И те… — он замялся, подбирая слова, — больше по части вил да топоров умельцы. На медведя с рогатиной сходить — это они могут, а вот супротив латника… — Борисыч махнул рукой. — Запуганы все до смерти, после того как Волконские батюшку вашего… того…

Ну да, картина маслом: «Десять крестьян с вилами против профессиональной армии». Шансы, как у сборной Сан-Марино по футболу против сборной Бразилии.

— А воины? Были же какие-то… профессионалы? — я не сдавался. В конце концов, барон, даже самый захудалый, должен иметь хоть какую-то вшивую дружину.

— Были, — кивнул Борисыч, и в глазах его на миг мелькнула искра былой гордости, тут же, впрочем, потухшая. — Десятка два верных душ при батюшке вашем состояло. Да только почитай все там и полегли, рядом с ним. Осталось двое… старых. Дед Остап да