Кикимора и ее ёкай - Анна Зимина

того могло дойти, что молодые тенгу, уехавшие в дальние дали Японии, теряли память и становились людьми. А людей тенгу не любили.

— Почему? — спросила кикимора у дайтенгу, отпивая саке и закусывая маринованной сливой. «А ничего, вкусно, на грузди похоже», — думала она, подливая себе еще в мелкую посуду. Из такой она обычно пила только абсент из полыни, собранной в день летнего солнцестояния — из большой посуды такие напитки употреблять было кощунственно. Хотя бы потому, что до конца чарочку с чудо-абсентом не допивал никто.

— Мы все — екаи, аякаси, демоны. Мы над людьми издеваемся и иногда их едим, — снисходительно и высокомерно объяснили кикиморе. — Кого до безумия доведем, кого с горы скинем. Веселимся тут по мере сил.

И хохотнул, вспомнив, видимо, славные деньки.

Коварное саке точно стукнуло кикиморе в голову. А может, и не в саке было дело, а в гордыне и высокомерии тенгу. А может, и дурное настроение бедной кикиморы, которая не по своей воле оказалась в хорошей стране Япония, повлияло. Кто ж знает-то теперь? Только кикимора, прищурив зеленые глазищи, задумчиво сказала слова, которые впоследствии перевернут все с ног на голову:

— Садисты вы, значит. На слабых отыгрываетесь. На вершине священной вашей горы живете, а в помыслах у вас только злоба против тех, кто ответить не может.

Дайтенгу поперхнулся саке.

— Кощунство! — заорал он, откашлявшись, и расправил крылья. Вскочил, чуть длинный нос не сломал. В двух руках одновременно оказалось по вееру, только это были другие веера, не те белые из перьев с черными рисунками кривых деревьев, а огромные, красные, с металлическими острыми спицами. Взмах — и мимо лица кикиморы пролетели острые металлические полоски, едва не оцарапав нежную скулу.

— Ну, раз так, — сказала кикимора, нехорошо улыбнулась и тоже встала с неудобной маленькой табуреточки.

Сверкнули болотными огнями зеленые глаза. Сверкнули — и в комнате для приема гостей стало темно. Запахло болотной травой, таволгой, и воздух стал влажным. Закапала откуда-то вода, потянуло прохладой.

— Кощунство — на слабых наезжать. Природа-мать их такими сделала, и не тебе, демону, против ее замысла идти и ломать то, что ею было сотворено, — услышал тенгу вкрадчивый голосок совсем рядом. Его красной кожи на лице коснулись холодные руки, а перед глазами засияли зеленые болотные огни. Они множились, расползались перед глазами, и тело великого сильного тенгу становилось слабее и слабее. Вот подогнулись колени, вот опустились крылья… Темная аура кикиморы пожирала такую же темную ауру тенгу, прибавляла ее себе.

Каукегэн Тузик лежал в отключке и икал — перебрал темной энергии. Молодежь тенгу попыталась пробиться в комнату для приема гостей, но темная аура подползла к ним, обездвижила и лишила дара речи.

— От… пусти, — шипел Тенгу и пытался ударить кикимору крылом.

— Успокойся, старый демон, — прошептала кикимора, и огоньков стало больше, — успокойся.

Тенгу совсем ослаб. Он уже тяжело дышал, хватался за сердце. Красная кожа выцвела, побелела.

— Ну все, будет, — сказала кикимора, и снова стало светло. Исчез запах болотной травы, исчезла влажность болот. На полу корчился синеющий дайтенгу.

— Вот беда…

Кикимора стянула с головы платок, намочила его в саке и протерла лицо тенгу.

— Мне бы, конечно, нитроглицерин или валидол, но уж за неимением, — вздохнула она, протянула руку вбок, дернула кистью, и в ее пальцах вдруг оказался пучок ароматных трав. — Лучше бы в спирте разводить, но и это сойдет.

В глиняный кувшин с остатками саке полетели травы. Нежный девичий голосок прозвенел древним языческим причетом, и зелье в кувшине запахло мятой и пажитником. Из него поднимался голубоватый дымок.

— Пей, старый демон, пей, да поскорей, — сказала кикимора и заботливо напоила тенгу зельем. Тот тут же задышал, за сердце держаться перестал, да и щеки покраснели снова.

— Ну, вот и молодец, — улыбнулась кикимора. — Прикажи мальчикам своим, пусть в спальню нас проводят. Да нечего на меня глазами сверкать, не ссильничаю я тебя. За сердцем твоим присмотрю, а то оно у тебя как ваша рисовая бумага, истончилось.

И ослабевший тенгу послушался. И даже не приказал мальчишкам-тенгу на странную гостью напасть. Пожалел, видимо. Мальчишек, конечно, а не ее.

До утра кикимора сидела у его постели, поила отравами трав (ну или отварами, кто там разберет, чего она в свои зелья добавляла), и к обеду старший тенгу уже был готов к конструктивному диалогу.

Глава 6. Конструктивный диалог и его последствия

— Вон до чего себя довел! Еще бы чуть — и не выдержало бы сердечко. Чую, давно оно уже у тебя надрывается, — сказала кикимора, подливая дайтенгу своего отвара в утренний чай.

— Мари-онна Сама, так и есть, — почтительно сказал тенгу. Он уже понял, что зла странная русская кикимора не желает и что силы у нее побольше, чем у него, верховного тенгу. А при таких раскладах можно и не выпендриваться.

— Ну, рассказывай тогда, чего у тебя стряслось, — сказала кикимора, подперла голову рукою и приготовилась слушать.

Дайтенгу смахнул накатившуюся слезу и принялся делиться бедами.

Проблема была давняя. Оказалось, некоторые юные тенгу изо порой всех сил стремились с горы убежать. Пренебрегали многовековыми традициями, которые есть суть самого существования тенгу и всего японского народа, бунтовали. Раньше нечасто случалось такое, может, раз в лет пятьдесят-семьдесят. А сейчас совсем беда — и года не проходит, чтобы крылатый юноша не улепетывал со священной горы Камияма.

Молодежь тенгу разлетается по городам, и — что самое страшное — очеловечивается. Прячет крылья, вливается в людские законы и порядки. Кто-то даже женится, детей заводит, полукровок. Ну разве так можно? Противоестественно, противозаконно, претит самому духу тенгу — но, увы, существует. Возвращать, наказывать и неволить старый тенгу уже устал, но а как иначе? Надо призывать к порядку, лупить молодняк, учить чтить традиции и правила. И каждый сбежавший — ножом по сердцу.

— Ясненько, — сказала кикимора, выслушав исповедь дайтенгу. — Есть у меня решение твоих проблем.

И поделилась, собственно, решением.

От чего тенгу снова впал в ярость, но быстро выпал обратно, как только блеснуло на него болотными огнями. И началась дискуссия. Кикимора махала руками, топала, рвала на себе косу. Старый тенгу махал крыльями, веерами, рвал на себе перья. Сколько саке было выпито, сколько маринованных слив съедено! И в конце концов победа осталась за кикиморой. Она просто была чуток профессиональней, все ж таки женщина.

— Отдавай распоряжения! Прям сейчас, — сказала она запыхавшимся голосом и, не давая тенгу опомниться, позвала пернатых прислужников.

* * *

Юный тенгу Ямато был глубоко несчастен вот уже полгода.

Гора Камияма