Благословенный. Книга 4 (СИ) - Коллингвуд Виктор

Впрочем, ничего не поделаешь — я давно и плотно сижу у тигра на шее. Лишь бы не выскользнули из рук его усы…

— Значит, Антон Антонович, таковы настроения в салоне княгини Голицыной. Ясно! А что говорят у Нарышкиных, у Головиной?

Тут надобно пояснить, что в Петербурге к тому времени сложилось несколько «авторитетных» аристократических клубов, сплетни в которых и задавали тон настроениям «света».

Петербургское общество в это время было оживленным, блестящим и исполненным самых разнообразных оттенков. Многие богатые и знатные дома устраивали приемы, на которых особой популярностью пользовались иностранные гости; петербургские вельможи наперебой зазывали их к себе, и постоянно перебивали друг у друга. Основной тон задавали дипломатический корпус и французские эмигранты.

Самыми знаменитыми в это время почитались салоны княгини Долгоруковой, и княгини Голицыной. Эти две дамы спорили друг с другом умом, красотой и обаятельностью; ходили слухи, что когда-то обе они соперничали ещё и за благосклонность князя Потемкина. Другим столпом светской жизни был дом Нарышкиных. Хозяин его, Лев Нарышкин, веселый, приветливый, добродушный бессменный обер-шталмейстер покойной императрицы, неустанно устраивавший для неё разнообразные машкарады, куртаги и рауты, десятки лет пытался разориться на балах и приемах, но, несмотря на все усилия, никак не мог достичь своей цели. Двери его дома были открыты для всех, — и у него бывал, кто только хотел. И потому, кроме французских эмигрантов, у Нарышкиных всегда можно было встретить казаков, татар, черкесов и всякого рода азиатов, далеко не всегда принимаемых в иных домах.

Салон Головиных ничем не походил на предыдущий, находясь, можно сказать, на другом полюсе петербургского «света». У них не бывало ежедневных вечеров, и не случалось нарышкинского проходного двора; но вместо этого один-два раза в неделю в их особняке на Английской набережной собирались маленькие кружки избранного общества. Хозяйка дома, Варвара Головина, бывшая фрейлина Екатерины (та самая, которую я оклеветал когда-то связью с Платоном Зубовым), надо признать, была талантлива, умна, и любила искусства. Здесь мало говорили о политике, предпочитая науки и искусства, отчего моей тайной полиции он был малоинтересен.

Пятый столп петербургского бомонда, дом Строгановых имел, опять-таки, свои особенности. Граф, живший долгое время во Франции, усвоил там навыки, которые представляли резкую противоположность со вкусами большинства великосветских вельмож. В его доме говорили о Вольтере, о Дидро, о Питте и Директории — и, наряду с тем, здесь накрывался огромный стол, и к обеду безо всякого приглашения являлось множество всякого рода гостей, любивших за рюмкой шабли поговорить о высокой политике. Строганов-младший, наследник всего этого богатства, по сю пору проживал в Париже, вращаясь в самых высоких революционных кругах… и крутил всякие тёмные делишки с графом Орловым. Этот салон наблюдался особенно внимательно — ведь агент Строганов-младший, будучи важным нелегалом, требовал сугубого к себе внимания!

В общем, салонов в Петербурге было много, и за всеми велось наблюдение. Говорили там всякое, в основном — не самое лестное для молодого императора и его семьи. Особое возмущение света вызывала история бракосочетания великой княжны Александры и бригадира Бонапарта. Все разом вспомнили, какое участие в судьбе юной Александрин принимала покойная императрица; сколь сильно желала она воссоединения своей юной внучки с обаятельным и романтичным шведским наследником престола. А теперь, получается, новый император цинично презрел наследие своей августейшей бабки, позволив окрутить юный неопытный цветочек какому-то там Бонапарту — проходимцу и авантюристу, дикому горцу из захолустного Аяччио. Скандал!

Мне, правда, удалось немного «подстелить соломку», свалив всё на Ростопчина. Теоретически, Александрин находилась под его присмотром, и вся вина в наибольшей степени падала на его голову. Но увы, — все светские люди понимали: не будь на то моей монаршей воли, никакого брака русской великой княжны и корсиканского дикаря не было бы и в помине! Ну а мое благоволение Николаю Карловичу всегда было секретом Полишинеля.

— Так что же говорят в других салонах? — вновь спросил я у Антона Антоновича.

— К сожалению, Александр Павлович, (моё имя и отчество Скалон до сих пор выговаривал с некоторым опасением, будто ступая на тонкий лёд. Непривычно человеку осьмнадцатого века быть запанибрата с собственным императором!), сведения из других салонов у нас очень обрывочны и скудны!

— Отчего же?

— Информаторы, увы, не справляются с обязанностями. В доме Голицыных нами завербован кофешенк-француз; он слышит и докладывает решительно всё. В протчих салонах мы имеем осведомителей лишь средь нашей прислуги: а они иностранных языков не разумеют. Из-за этого большая часть сведений проходит помимо нас!

— А «благородные» так-таки отказываются с вами сотрудничать?

— Увы. Ремесло сие почитается низким и недостойным дворянского звания! Потому пробавляемся мы лишь прислугою…

Я задумался. Это проблема. Это проблема! Слуги далеко не всё слышат… и, что ещё важнее, не всё понимают из услышанного. Дело тут даже не в знании французского — в конце концов, иностранному языку можно и научить. Но иногда полунамёки, оттенки сказанного — вот что имеет значение; а понять их может только выходец из того круга лиц, что ведут разговор… Нда. Проблема!

Как же тут поступить…

И тут мне вспомнилась дерзкая дамочка, что сыграла когда-то столь важную роль в моей судьбе. Бинго!

— Послушайте-ка, Антон Антонович! — в возбуждении заговорил я. — Решение находится прямо у нас перед глазами! Дворяне считают ниже своего достоинства информировать государя о действительном положении дел в обществе — пускай; раз уж такова их причуда, будем её уважать. Но зато есть же д а м ы!

На малоэмоциональном, всегда сохраняющем одно и то же выражение лице Скалона мелькнуло недоумение.

— Вы полагаете, ва… Александр Павлович, что женскай пол пригоден для такого рода употребления?

— А вы сомневаетесь?

— Ну… — полковник, принуждённый изрекать банальности, кажется, чувствовал себя не в своей тарелке, — известное легкомыслие и отсутствие систематичности в мышлении делают дам малопригодными для….

— Пустое! Вы были знакомы с государыней Екатериной? Нет? Ну вот могу вам доложить: с систематичностью и логикой у неё всё было отлично — получше, чем у иных господ. Конечно, об этом не принято говорить в свете, но именно в этом причина, отчего Екатерина Великая сменила Петра Фёдоровича! Да и до того бывало всякое: история помнит имена великой королевы Елизаветы Английской, Семирамиды и Иоанны Д’Арк…

— Но это выдающиеся женщины, далеко поднявшиеся над уровнем своего пола! — скептически заметил Антон Антонович. — Такие родятся раз в сто лет!

— Да, но нам и не нужно ничего столь же сложного, как те задачи и затруднения, что вставали пред этими героинями! Всего лишь пересказать разговор — неужели вы думаете, что средняя женщина не справится с таким? Конечно, иные из них настолько ограниченны, что неспособны и на такую малость; но, право же, в свете несложно будет найти вполне исполнительную даму, достаточно умную, чтобы понять смысл разговора, даже иносказательного, и притом не столь щепетильную, как наши молодые дворяне. Женщины в чём-то честнее и проще, чем мы; они имеют трезвый взгляд на мир и на людей. А ещё я посоветовал бы поискать среди французских эмигрантов…

— Увы, Александр Павлович! — Скалон так решительно замотал головой, что я на секунду опешил. — Эти господа ревностно блюдут свою честь!

— Виконты и маркизы — да. Но среди них немало и людей простого звания, не столь щепетильных; между тем, везде в Петербурге их прекрасно принимают. А если вспомнить, сколь плохи у многих из них денежные обстоятельства…. В общем, тут есть над чем поработать. И самым удачным сочетанием я полагаю тот случай, когда объект отвечает обоим обозначенным мной признакам!