Благословенный. Книга 4 (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Сэр, он меняет курс! — воскликнул лейтенант Найтеринг, всё это время внимательно наблюдавший за действиями оппонента.

Клипер, действительно, увалился под ветер и шёл теперь полным фордевиндом.

— Странно, зачем? — в раздумьях произнёс кэптен Уильямс, услышав слова лейтенанта. Такая смена курса лишь ухудшала положение преследуемого: ведь наилучшее положение парусника — не строго по ветру (так его паруса затеняют друг друга и не работают в полную силу), а бакштаг, когда ветер дует «сбоку-сзади» или даже галфвинд, когда ветер дует в боковую проекцию судна. Так его паруса работают в полную силу.

— Может, он рассчитывает на свои роскошные ундер-лисели? — предположил лейтенант.

— Это напрасно. Наши ребята сейчас понаделают в них дырок! Мистер Хендерсон, усильте огонь! Командоры, кто собьёт ему мачту, получит соверен!

— Вы слышали? Соверен от капитана! А ну-ка, давай… начал было констапель, н осекся.

Странная вспышка озарила вдруг корпус клипера. Веретенообразной формы снаряд сорвался с его кормы и, набирая скорость, с шипением устремился к «Энимиону», оставляя за собою густой дымный след.

— Что за… — выругался капитан Уильямс, но закончить фразу не успел: снаряд с громким треском прямо в воздухе разорвался в двадцати ярдах впереди «Эндимиона», а от клипера ужё нёсся второй такой же снаряд!

Трах! Трах!! Ракеты одна за одной взрывались в воздухе прямо над фрегатом, расцвечивая вечереющее небо кляксами бело-голубого пламени. Пылающие обломки посыпались на палубу, и пожарные матросы забегали со своими вёдрами, торопясь затушить издающий странный химический запах горючий состав. Но оказалось, что целью обстрела был совсем не корпус «Эндимиона»…

— Фор-марсель горит! — раздался вдруг крик сразу нескольких глоток.

Действительно, основной парус фок-мачты, которого коснулись искры воздушных взрывов, вспыхнул оранжевым пламенем, весёло отразившемся в свинцовых волнах и озарившем начинающие быстро темнеть воды Северного моря.

— Тушите парус, ребята! — что есть силы заорал Уильямс. — Аврал! Заряды в воду!

Пожар на корабле- страшная вещь. Горящий парус засыпает пылающими клочками палубу, отчего могут загореться сложенные у орудий картузы с пороховыми зарядами. Занимаются канаты и ванты, реи падают на палубу; требуется масса усилий, чтобы спасти корабль…

— Горит форм брамсель! — раздался истошный вопль откуда-то сверху.

Случилось то, чего следовало ожидать — третий ярус парусов загорелся от второго

— Джек, прыгай! — заорал кто-то на палубе.

Секундой спустя бело-серая тень мелькнула мимо борта «Эндимиона», подняв в море фонтан брызг. Это марсовый матрос, оказавшись среди пламени, прыгнул вниз, прямо в волнующееся море.

— О боже! Человек за бортом!

Лейтенант подбежал к кэптену, судорожно организовавшему работу пожарных помп.

— Сэр, человек за бортом. Сэр!

— Мне чертовски жаль, мистер Найтеринг — флегматично отозвался сэр Томас, не отрываясь от дела и всем своим видом давая понять, что совершенно не сочувствует бедняге, в столь сложный для всей команды момент оказавшемуся настолько глупым, чтобы угодить в воду.

— Но там человек, наш матрос, сэр!

— Чёрт побери, Перси, ты действительно думаешь, что он прыгнул со стофутовой высоты и остался жив?

— Сэр, мы уже не догоним их! Сэр, нам надо спасти нашего парня!

Уильямс в бешенстве обернулся, полным ненависти взглядом провожая корму уходящего клипера, затем снова перевёл взгляд на «Эндимион». Все паруса фок-мачты сгорели; грот-марсель полыхал, разбрасывая вокруг клочья горящей парусины. Матросы метались по палубе, заливая водой то тут, то там возникающие очаги пожара. Положение было критическим; к счастью, канониры оказались достаточно расторопными, чтобы не допустить воспламенения пороховых зарядов. Да, для боя даже со слабым противником «Эндимион» теперь совершенно непригоден. Запасные паруса можно вывесить в течение часа; но надо поправить и такелаж, иначе мачта просто сломается и улетит за борт. А к тому времени станет так темно, что русский неминуемо уйдёт…

— Что же, — задумчиво произнёс сэр Томас, — пожалуй, вы правы, Перси. Давайте остановимся и поищем этого бедолагу. Надеюсь, ещё не поздно…. А эти — он в последний раз бросил взгляд вперёд, где в вечерней туманной дымке растворялся проклятый клипер — эти ещё нам попадутся, поверьте, парни, ведь моя удача всё ещё со мной… И тогда им не помогут все эти фокусы!

* констапель — артиллерийский офицер.

** брасопить реи — разворачивать парус по горизонту.

***брюк — канат, стопорящий орудие при откате.

Глава 2

Зима в этом году выдалась поздней. Декабрь 1797 года, начинавшийся лёгкими позёмками, лишь к середине месяца разразился наконец обильным снегопадом, и крестьяне, наконец, вздохнули с облегчением — теперь озимым хлебам вымерзание не грозит. А для высших классов наступало время предрождественских раутов и куртагов.

Сегодня лучшая половина Петербурга собралась в фамильном особняке княгини Голицыной на Малой Морской. Гостеприимный дом этот, скорее похожий на полноценный дворец, знали решительно все — салон Голицыных не первый год блистал в свете, задавая тон общественному мнению сливок общества Империи. Раут был в разгаре: сам Михаил Михайлович рубился с гостями в баккара, а в тем временем салоне царствовала его супруга — Анна Александровна Голицына.

Разговоры вертелись вокруг самых разнообразных предметов, благо тем для разговоров усилиями Правительства и Двора было превеликое множество.

— Господа вы представляете, что выкинули на днях мои белоколпевские крестьяне? — с неподдельной обидою рассказывал князь Шаховской. — Я предложил им платить 3700 рублей за всё поместье — столько в среднем я и получал с него в прежние времена; так они упёрлись, и ни в какую — говорят: 1200, и ни целковым более! И рожи ещё наглые такие: стоят, улыбаются! Каковы мерзавцы, не правда ли? Так хотелось накормить их берёзовой кашей, я уж и конюхов кликнул, да вовремя опомнился…

— А жаль; право же, стоило попотчевать напоследок — заметил статский советник Штейн, с показным сочувствием слушавший излияния князя. — Ну так, и что, Пётр Иванович, воспоследовало далее?

— Дальше я, понятное дело, отказал; так они теперь грозят, что съедут на южные земли, в Новороссию! Нет, ну каково, а? В ту самую Тавриду, которую я же и отвоёвывал! А они теперь грозят туда сбежать! Каково, а?

— Не сбежать, Иван Алексеевич, именно что не сбежать, а переселиться на законных основаниях, с получением вспомоществования от Экспедиции колонизации и тридцати десятин от Императорского земельного фонда! Вот что во всём этом самое-то ужасное! — со значением произнёс барон Эртель, державший в это время банк.

Все на мгновение замолчали: намёк был слишком прозрачен.

— Ставок больше нет, господа! — в тишине заявил барон, и все начали вскрываться. Раздались смешки и шутки выигравших и вздохи сожаления проигравших. Конечно, приличные люди никогда не демонстрируют своего огорчения от проигрыша, но теперь финансовые дела были настолько скверны, причём решительно у всех, что сожалеть о проигранных деньгах уже перестало считаться дурным тоном.

— А ещё вербовщики бродят! — продолжал князь, хотя слушали его больше из сочувствия и вежливости: всем и так всё было известно. — Соблазняют крестьян бросить деревню и ехать в Петербург, в портовые работники, на заводы или на стройки. Обещают золотые горы, — мол, и квартиру дадим, и подъёмные, да и жалование обещают чуть не пятнадцать целковых. Понятно, народ их слушает, бросает свои избы да и вострит лыжи в Питер. Ну уж а там оказывается, что квартира есть смрадный барак, а обещанных денег с петербургскими ценами не хватает и на самую скромную жизнь. Да только мало кто возвращается: всё одно столичная публика нашего сиволапого вокруг пальца обведёт! Кого на корабль сманят, до Китая и обратно, а кто и на рудники…