Помещик 3 (СИ) - Шерр Михаил

Жители села, похоже, не до конца верили, что всё закончилось и они больше не будут получать турецкие пули.

Лишь когда с ними еще раз поговорил Бекболат, из крайней сакли осторожно вышел древний старик и попросил его подойти.

— Это мой дед, — радостно объявил горец и бросился вперед.

Коротко о чем-то переговорив, он вместе со стариком зашёл в саклю, и из неё почти тут же вышел человек, одетый в какие-то лохмотья, но Милош сразу же признал в них остатки русского офицерского мундира.

Это действительно оказался русский офицер. Он, подойдя к нам на расстояние метров десяти, остановился и хрипло спросил:

— Господа, неужели вы русские, пришедшие по наши почти пропавшие души?

— Да, — я сглотнул подступивший ком и дрогнувшим голосом спросил, — среди вас есть поручик Нестеров?

— А куда он, интересно, мог деться от нас? — подошедший офицер неожиданно рассмеялся. — Это ему мы благодарны за спасение? И кто же так об этом позаботился?

— Я, его младший брат Александр.

— Я потрясен, сударь. Позвольте представиться, ротмистр Воробьев. А Васька в сакле сидит, держит вас всех на мушке.

Ротмистр повернулся к сакле, замахал руками и что-то закричал на непонятном мне языке.

— Это что-то местное, — спокойно сказал Милош, — но я не очень понимаю.

Почти тут же из сакли вышел еще один офицер и, опираясь на штуцер как на костыль, заковылял к нам. Чисто внешне Василия я не помнил, почему-то Сашенькины воспоминания в этом случае были стерты, но сердце внезапно забилось гулко и часто.

Почти подойдя к нам, он споткнулся обо что-то, выронил штуцер и начал падать вперед.

Двое казаков подскочили к нему и не дали упасть.

— Сашка, неужели это ты? Вот уж никогда не подумал бы, что ты на такое способен, — и неожиданно чуть ли не в голос заплакал. — Сашка, брат. Не может быть.

До последней минуты я не верил, что средний из трех братьев Нестеровых жив и нам удастся его спасти, как и других пленников Осман-паши.

Двенадцать русских офицеров, пятнадцать нижних чинов и двоюродный брат наших горцев Аслан со своей невестой Фатимой. Это те, кто укрылся в этом горном селе от Осман-паши после побега.

И еще тут были жители самого села, почти три сотни рода или тайпа Гирея. Удивительное дело, но оказалось, что за месяцы осады они понесли очень маленькие потери: двое нижних чинов из казаков и несколько местных.

А вот турок им удалось подстрелить почти два десятка, и почти все они были на счету Василия. Осман-паша знал об этом абсолютно точно. После ранения Османа у турок всё держалось на Ибрагиме, том янычаре, которого убил я, когда он пытался выстрелить в Милоша.

Корпуса янычар нет, а вот сами эти ребята еще, оказывается, есть.

В полночь мы сидим у костра на маленькой поляне, едим вкуснейшую баранье-говяжью похлебку с сухарями и пьем чай. По чарке красного вина было выпито в начале позднего ужина.

Мы — это я, офицеры-сербы, Василий, еще трое освобожденных русских офицеров, наши горцы и Аслан.

Пленные турки заперты в самых дальних саклях села, и их хорошо охраняют.

Завтра надо отсюда уходить, но я лично не знаю, что делать с населением села. Наши горцы сказали, что большинство хотело бы уйти и попробовать вернуться на свою историческую родину, в Карачай.

Там, конечно, до хорошего еще далеко, но они знают, что там лучше, чем здесь. Продолжать воевать с русскими желания ни у кого нет.

Я сразу же вспомнил выражение двадцать первого века — «это не моя война».

И это именно про этих людей. Эта земля не стала им родной. Родное там, в Карачае. Поэтому и эта война для них чужая.

Но уходить чуть ли не половина боится. Старики помнят пережитое и однажды данное им «честное» слово генерала Ермолова.

— А говорят, что незаменимых людей нет. Виктора Николаевича нам сейчас никто не заменит, — говорю я, выслушав опасения, высказанные Асланом.

— Я заменю, — неожиданно говорит Василий, отложив свою миску. — Идите, Аслан, к своим, собирайтесь, завтра надо уйти. С русским начальством я буду говорить. Если надо, то и с самим Наместником. Вам разрешат вернуться, и никого не тронут, — кривая язвительная усмешка скривила чисто выбритое лицо брата. — Мое слово будет тверже ермоловского. Идите, собирайтесь, — повторил он.

Василий протянул руку и налил себе полную кружку местного крепкого вина. Я попробовал его и решил, что градусов в нем многовато. Да и оно мне просто не понравилось — редкая кислятина, и сразу же ударила в голову.

Но Василий спокойно его выпил и, отправив в рот два сухаря, начал громко и аппетитно хрустеть ими.

— Хорошо-то как, господа, вот теперь я верю, что мы отсюда выберемся.

Через несколько минут у костра мы остались вдвоем.

— А этот твой Андрей действительно сын Пелагеи? — неожиданно спросил Василий, приподнявшись с бурки, на которой он лежал, вытянув ноги в сторону костра.

— Действительно, — подтвердил я.

— А ты знаешь, Сашка, я ведь почти не помню нашу Сосновку. Мне кажется, это было очень давно и не со мной. Когда вернемся, я сразу же подам в отставку, не хочу больше служить, — Василий откинулся на бурке. — Наслужился, сыт по горло.

Полежав молча несколько минут, он поднялся и, скрестив ноги, сел на бурке.

— То, что Петр погиб, я успел узнать, — Василий взял кружку, из которой пил местный алкоголь, и понюхал ее. — Редкостная гадость. Каждый раз, когда приходилось пить, вспоминал наливки Пелагеи.

— Хочешь, налью?

— Нет, когда выйдем — тогда.

Василий встал и налил себе еще миску похлебки.

— Какая же она вкусная. Тут последнее время уже голодать пришлось. У местных баранов почти не осталось, а коров съели уже давно. Волей-неволей придется идти к губернатору.

— Не придется, я на всё это дело кучу денег выделил, но даже если всё окажется потрачено, знаю, где взять.

— Ишь ты, богатенький ты какой стал. Но ежели так, то хорошо.

Василий доел похлебку и неожиданно спросил:

— А где Лиза, жена Петра?

— В Ярославле, со своими девочками у брата. Недавно письмо мне прислала. Я её в Сосновку звал. Она написала, что приедет, когда вернусь.

— А замуж не вышла?

— Да вроде нет? А с какой целью интересуешься?

— Всё с той же, Сашка, интересуюсь. Если бы она за Петра не пошла, я бы ей свою руку предложил. Она мне каждую ночь снилась в этом аду. Только благодаря ей тут умом не тронулся.

Южная весна. Даже в горах — это южная весна. За два дня ситуация изменилась радикально, и мы за три дня вышли к Камбилеевке. Я всё опасался какой-то погони, совершенно не знаю почему. Из головы не шли слова покойного подполковника, что у нас мало времени.

Горцы уходили налегке, взяв только достаточно скудный домашний скарб. Всю скотину они действительно порезали за месяцы осады. Всего с нами ушло двести человек, в основном женщины и дети. Мужчин старше восемнадцати лет всех возрастов было тринадцать человек.

Из села я уходил последним, так как не верил никому, что турки останутся живыми. Поэтому и решил сам в этом убедиться. Когда Андрей доложил, что в селе никого не осталось, я подъехал, открыл ближайшую саклю с пленными и только после этого мы покинули село.

Всю дорогу назад я прикидывал, в какую сумму мне выльется эта экспедиция. Виктор Николаевич погиб, и я теперь не знаю, как мне искать концы. Но всё разрешилось совсем просто.

Уже на подходе к Камбилеевке ко мне подъехал Ефим.

— Их высокоблагородие, когда были ранены, перед тем как послать за вами, сказали, чтобы я вам вот это отдал, когда выйдем, — он протянул мне измятый лист бумаги, с одного края пропитанный кровью.

Я развернул его и прочитал:

«Я вложил в это предприятие всё, что у меня было. Если у вас, Александр Георгиевич, осталось что-то из обговоренной нами суммы, потратьте их на вами обещанное».

Так что моё обещание Василию выполнить мне не сложно. А при необходимости потраченное из отложенной суммы на помощь горцам найду чем пополнить.