Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Располагаемся в «Лоскутной», Ваше благородие, — доложил он мне. — Номера заказаны.

Гостиница «Лоскутная» на Тверской встретила нас не столичным блеском, а основательным купеческим уютом: жарко натопленными комнатами, тяжелой дубовой мебелью и расторопной прислугой. Ольга, уставшая, но взволнованная, немедленно занялась распаковкой вещей, щебеча о том, что ей нужно найти в Москве хорошую модистку.

Я же, едва смыв с себя дорожную пыль, начал действовать.

— Я должен нанести визит сенатору Глебову, — сказал я Ольге. — Это — первейший долг вежливости.

Она вспыхнула от удовольствия.

— О, Влад, конечно! Александр Иосафович так много для нас сделал. Я обязательно должна поехать с тобой.

Особняк сенатора Глебова в тихом переулке близ Пречистенки дышал покоем и аристократизмом. Нас приняли сразу, проведя в просторный, заваленный книгами кабинет, где над камином висел большой портрет покойного императора Николая Павловича.

Сенатор, в просторном домашнем сюртуке, поднялся нам навстречу, и его обычно строгое лицо озарилось теплой, отеческой улыбкой.

— Ольга Васильевна, голубушка моя! — проговорил он, целуя ей руку. — Какая красавица! А вы, сударь мой, — он крепко пожал мне руку, — смотрю, времени даром не теряли!

Я смущенно пробормотал извинения, что в петербургской суете так и не смог навестить его.

— Пустое! — отмахнулся он. — Главное, что я вижу вас здесь, вместе, живых и здоровых. Я уж наслышан о ваших… петербургских успехах, — он лукаво подмигнул. — Василий Кокорев — тот еще болтун, телеграфировал мне в тот же день. Одолел-таки «южан»! Браво!

Мы проговорили около часа. Я рассказал ему о нашей с Ольгой идее приюта на Казанской, и старый сенатор, тронутый до глубины души, немедленно обещал «использовать все свое влияние», чтобы помочь проекту на законодательном уровне.

— Ну, а теперь, — сказал он, поднимаясь, — вы не можете просто так уехать. Сегодня вечером вы ужинаете у меня. Я хочу представить вас, Владислав Антонович, нескольким добрым людям. К тому же вы где остановились?

— В Лоскутной, — ответил я.

— Нет, нет, — тут же он замахал руками. Ни каких гостиниц. Вы должны переехать ко мне!

— Разве мы вас не потесним? — удивился я.

— Ну, что вы. Мы почти родственники, и я буду только рад. А то бывает скучаю. Как дети разъехались, — совсем тихо закончил он.

Пришлось согласиться, и переезжать, охрану конечно с собой не потащили оставив в гостинице.

Вечером в гостиной Глебова было шумно. Здесь не было ледяной гвардейской учтивости или чиновного подобострастия. Здесь царил дух старой, хлебосольной, купеческо-дворянской Москвы — громкие голоса, крепкие рукопожатия, оживленные споры.

Сенатор представил нас гостям. Круг был подобран с умом. За ужином каких тем только не касались и польского восстания и будущего

Поднявшись из-за со стола вместе с Глебовым, Мамонтовым мы начали обдумывать, а не посетить ли нам курительную комнату, и тут ко мне подошел Плевако.

— Владислав Антонович, — сказал он сдержанно, но с глубоким чувством, — я хотел лишь засвидетельствовать вам свое почтение. И еще раз поблагодарить. Ваша поддержка… она дала мне не просто средства, она дала мне старт.

— Пустое, Федор Никифорович, — я крепко пожал ему руку. — Ваш талант сам бы себе пробил дорогу. Я лишь немного ее расчистил. Рад слышать, что вы теперь присяжный поверенный.

— Всегда к вашим услугам, — просто ответил он.

Плевако, с его острым умом, мгновенно оценил состав собравшихся — Глебов, Мамонтов, я — и понял, что сейчас начнется разговор, не предназначенный для лишних ушей.

Как только он отошел мы направились в курительную комнату и расположившись там, Глебов тут же раскурил трубку.

Савва Мамонтов, до этого с трудом сдерживавший свое нетерпение, подался вперед.

— Владислав Антонович, я читал в «Ведомостях» о реформах в ГОРЖД! Это же гениально! — с юношеским азартом воскликнул он, и его глаза загорелись. — Сменные бригады! Тариф по весу, а не по ценности! Вся купеческая Москва гудит! Они ломают старые устои! И я уверен тут не обошлось без вас.

Сенатор Глебов, сидевший в кресле, одобрительно кивнул, выпуска облачко дыма.

Я спокойно принял похвалу.

— Это только начало, Савва Иванович. Пыль. Главные дела — впереди. В Сибири.

Я говорил не о рельсах и шпалах, а о сути.

— В первую очередь — идея Ангаро-Ленской дороги и дальше в сторону Амура. Это не просто ветка до приисков. Это — ключ к несметным богатствам края. Это новый торговый путь, который откроет нам не только Китай, но и Америку, через Аляску.

Я сделал паузу, давая Мамонтову осмыслить масштаб моих проектов.

— Савва Иванович, — начал Глебов, обращаясь к нему, — вы ведь так много делаете для русского искусства, для нашей старины. Подумайте, сколько талантов, сколько дивных, самобытных ремесел сейчас похоронено в той глуши! Сколько их можно будет возродить и привезти оттуда, из Сибири, когда появится настоящая дорога!

Это был гениальный ход. Я с восхищением посмотрел на Глебова. Он ударила точно в цель, связав мой сугубо промышленный, прагматичный проект с его главной страстью — меценатством и русским духом.

Мамонтов «загорелся» окончательно. Он вскочил со своего места, его косоворотка натянулась на могучей груди.

— Да это же… это же новый торговый путь! — пророкотал он, ударив ладонью об ладонь. — Да мы на этом не то что миллионы — мы новую Россию построим! Я хочу быть частью этого!

Я дождался, пока первая волна его восторга схлынет. Теперь можно было делать главный ход.

— Савва Иванович, моим предприятиям в Сибири, и «Сибирскому Золоту», и будущей Ангаро-Ленской дороге, нужен надежный представитель здесь, в столицах. Не просто клерк или приказчик, а человек с весом и чутьем. Человек, который будет следить за акциями на бирже, вести переговоры с министерствами, отбиваться от конкурентов. — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Кокорев какой бы он хозяйственный не был за всем не усмотрит. Вы бы взялись ему помогать?

Мамонтову, которому было тесно в рамках его собственных мануфактур и который жаждал имперского масштаба, большего и не требовалось. Он не раздумывал ни секунды.

— За честь почту, Владислав Антонович! — он с жаром стиснул мою руку. — Это поинтереснее будет!

Мы крепко пожали руки. Сенатор Глебов, молча наблюдавший за этой сценой, удовлетворенно улыбнулся в усы и сделал глоток коньяка. Сделка была заключена.

Ужин закончился далеко за полночь. Когда гости разъехались, я еще долго стоял у окна, глядя на спящую Москву.

На следующее утро, пока мы с Ольгой пили утренний кофе в гостиной особняка сенатора, наслаждаясь редким моментом покоя, слуга на серебряном подносе внес телеграмму.

Я вскрыл ее. Текст, как я и ожидал от Игнатьева, был кратким, зашифрованным и не терпящим возражений.

«Груз и специалисты прибудут сегодня в 11.00 тчк Состав N7 путь 7 тчк Примите лично тчк Игнатьев»

Я медленно сложил бланк. Ольга с тревогой посмотрела на меня.

— Что-то случилось?

— Началось, — ответил я, вставая.

Николаевский вокзал гудел, как растревоженный улей. Резкие гудки паровозов, шипение пара, металлический лязг буферов, крики носильщиков и гомон сотен пассажиров — все это смешивалось в один оглушительный, хаотичный рев.

Мы с ротмистром Соколовым, который теперь исполнял роль моего «адъютанта» и связного с официальными властями, молча шли по перрону. Пройдя мимо суетящейся толпы, мы направились к дальним, запасным путям, куда обычную публику не пускали.

Седьмой путь уже был оцеплен неприметными, но бдительными жандармами. На путях стоял специальный состав: несколько пассажирских вагонов третьего класса и четыре тяжелых товарных вагона, наглухо закрытых и опечатанных сургучными печатями военного ведомства. На боках вагонов мелом было небрежно выведено: «Горное оборудование. Стекло. Иркутск. Особой важности».

Из вагона вышли офицеры. Около тридцати человек, построенные в две шеренги по старшинству. Рядом — полсотни унтеров и рядовых, явно из саперов и артиллеристов. Все — как на подбор: крепкие, обстрелянные, с той особой усталой уверенностью во взгляде, какая бывает только у людей, прошедших настоящую войну.