Знаменосец забытого бога (СИ) - Ра Юрий

В комнате, где собрались в этот раз, разговор уже перескочил на другую тему, больную для всех: когда это уже закончится. В смысле, смена. Бывалым вожатым двойная вахта показалась перебором.

— А зато мы тут как на острове, нас никакая Олимпиада не коснётся!

— Тим, ты с дуба рухнул? Говоришь, словно это что-то опасное и заразное.

— Вот! Именно это слово! Олимпиада есть отвратительная гнусность.

— Обоснуй.

— Раз всех детей из Москвы вывезли, значит на это мероприятие собираются подонки со всего мира. Спортсмены, зрители, всякие члены команд — это такие уроды, что даже советская милиция не может оградить подростков и детишек от их мерзкого влияния. Вывезли всех нахрен из города подальше.

— Да ну, бред! Олимпиада — это спорт, здоровье, мир!

— Так нас что, изолировали от спорта, здоровья и мира?

— Говорили, чтоб экзотические заразные болезни не подхватили.

— О! То есть я прав — Олимпиада заразна!

— Да ну тебя, скажешь тоже. Но в таком ключе в самом деле как-то всё начинает выглядеть странно.

— Так чего, ради наркоманов, провокаторов и заразных народные денежки вбухивали в стройки? — Попался на провокацию Тимура незрелый товарищ по профессии.

— Так говорить нельзя!

— А думать можно?

— Думать тоже опасно, от этого выводы получаются.

— Заканчивайте этот свой антисоветский кружок! Спать пошли!

— Валя, если ты приглашаешь, то я всегда согласен!

— Ага, губу раскатал! Подворачивай, а то наступишь. Завтра всем вставать рано.

Сегодня было такое же как вчера: веселье, энтузиазм, песни и детский смех — сплошные раздражители и рутина. А завтра категорически не хотело наступать. То самое светлое завтра, которое всем усиленно обещали. Но детям и так было хорошо, детей грело солнце, а педагогов всех мастей и прочий технический персонал согревала мысль, что всё это вот-вот кончится. Ну и еще кое-что согревающее по вечерам. Даже лагерный шофер, очаг трезвости всё чаще бывал застигнут в состоянии тихого исполнения народных песен а-капелла.

А потом как-то неожиданно смена кончилась. Девочки плакали от грусти расставания с новыми друзьями, с которыми «дальше всю жизнь, будем встречаться, вы чаще пишите, в следующий раз все вместе в один отряд и прочий неосуществимый бред». Взрослые не плакали от счастья, старались себя сдерживать. Состояние было такое, словно они провели полгода на необитаемом острове или в заложниках у дикарей. У по-своему добрых и не людоедов, но со своей особой этикой. Дети — безжалостные вампиры, но знают об этом только профессиональные охотники на вурдалаков — педагоги.

Кто-то из девушек-вожатых украдкой вытирал слезинку, кто-то украдкой думал, чего бы украсть, но последние были не вожатые, а любитель народных песен, завхоз, повар… Много кто в этот момент договаривался с шофером на предмет помочь отвезти чего-нибудь. Не с пустыми же руками ехать домой. Воспитатели и вожатые старались всего этого не слышать и не замечать, ведь технический персонал тоже люди, у них свои дети, им их кормить надо.

Мысль, что кусок хлеба, точнее, повидла на хлеб воруют для своих детей тоже у ребятишек, была прогоняема всеми взрослыми: хочешь посеять что-то разумное доброе вечное, будь готов к компромиссам. И вообще, не мы такие, мир таков. Вот построим коммунизм, там чего этого не будет.

Жалкие попытки начальника лагеря съехать с темы оплаты Тимуру, вернее заплатить векселем с волшебным названием «потом», были растоптаны юным вожатым. Аргумент, что Николай Николаевич получит деньги по ведомости и сразу же вышлет всё причитающееся за вычетом стоимости почтового перевода, был признан легковесным. «Дядя, платишь здесь и сейчас, пока я не натравил на тебя „Народный контроль“ с ОБХССом!» — так или примерно так звучала просьба Тимура не брать грех на душу населения. В конце концов большой руководитель и просто человек с добрым сердцем оторвал от него договоренные восемьдесят рубликов, держа в голове, что за двойную смену он распишется в ведомости напротив клеточки «сто шестьдесят руб.» оба разошлись довольные, радуясь тому, что поимели партнера. Всё как после хорошего полового акта.

Сопровождали детей в Москву взрослые в уполовиненном составе — тащиться туда, а потом обратно персоналу было внапряг. Тимур в этом отношении был везунчиком. Впрочем, ему в одно лицо десятый отряд не доверили — несовершеннолетний не может официально отвечать за детей. Как помощник воспитателя — другое дело, так что их «приклеили» к воспитателю восьмого отряда. У той на руках были и списки, и еще какие-то бумажки, Тимур не вдавался в подробности.

Его дозор был окончен, оставалось только без психологических травм обрезать ниточки доверия и обожания, тянущиеся от разведчиков из десятого, на эту операцию он выделил время поездки на специально выделенном эвакуационном поезде. Или нет, это из Москвы они ехали в эвакуацию, а сейчас возвращались. Или всё не так, и они отмотали срок? «Какая глупость лезет в голову!» — подумал он и взялся за гитару. Иногда лучше петь, чем говорить. Чем отвечать на наивные детские вопросы:

— А вы в следующем году в этом же лагере будете работать? — Почему-то дети сбились на «вы».

— А вы нас не забудете?

— А диверсанты были настоящие?

Честное слово, лучше он споёт что-нибудь хулиганское! Они ему никто, они случайно попали в коротенький период его жизни, сегодня вечером их там уже не будет. Почему же так тяжело где-то внутри? Тимуру было странно и больно. Это как… как приехать на лето в деревню и там подружиться с забавным щенком, ласковым и неугомонным. Бегать с ним везде, кормить, заботиться, учить командам. А потом в августе уезжать в город, смотреть на него и понимать — не встретишь его больше никогда. И плевать, что щенок о двадцати пяти головах, что мифический Цербер в сравнении с ним — собака сутулая.

Всё проходит, прошло и время поездки. А там родители на вокзале, суматоха и толчея, ахи-вздохи, оказывается, по мамам-папам соскучились даже суровые разведчики. Тимур слинял как опытный диверсант, погромыхивая своим чёрным чемоданом на колесиках. И нет, его никто на Павелецком вокзале не встречал. Рабочий день, вокруг Москва, Тимур ощущал себя почти дома. Кстати, окружающий его город выглядел совсем по-доолимпиадному, и машин на улицах больше, и толкотни какой-то, люда приезжего. В окрестностях вокзала это ощущалось особенно сильно. Наверняка и в магазинах опять то же уныние без ананасов в собственном соку.

Тимура пробило на поэтические образы, он подумал, что Олимпийская Москва в полночь ожидаемо превратилась в тыкву. Нет, это не плохо, это нормально, когда по огороду бегают не кони привередливые, а мыши, и возле сарая на карета желтее, увязнув колесами в черноземе, а эта самая тыква. В деревне такое транспортное средство не поюзаешь, зато транспортный налог не забудь отдай.

Дома лежала записка от мамы с указанием, что надо сделать в первую очередь. Вглядываясь в ровные строки, написанные женской рукой, Тимур разрывался, пытаясь совместить два в одном: немедленно покушать и сразу позвонить маме на работу. Победила коммуникация, он позвонил маме на работу, рассказал, что не выпал из поезда, его не побили хулиганы в тамбуре, в Москве не забрал дядя-милиционер, а поезд метро не проглотил тушку любимого ребенка, не утащил в своё логово. «Короче, всё хорошо! Да, мама, дождусь вас дома и никуда не пропаду!» — как взрослый мужчина, Тимур понимал волнения женщины, гражданка Чиркова впервые в жизни оказалась лишена своего сына-кровиночки аж на сорок дней.

Папе Тимур тоже позвонил, успокоил, или попытался это сделать. Голос у отца был слегка напряженный, словно там, на дальнем конце провода идет некий важный эксперимент. Или словно он боится встречи с сыном. Ладно, не боится — опасается слегка и даже подумывает сбежать в какую-нибудь Сибирь по убедительному поводу. Тимур даже мог предположить, какова причина этой напряженности, только её уровень замерить не мог, не имелось инструмента.

Вечером ситуация вскрылась подобно нарыву, без крови и гноя обошлось, но боль была, лицо Чиркова-старшего кривилось. Однако он терпел и даже не закричал. Более того, хирургическое вмешательство в папину жизнь случилось не сразу по пришествию его домой, а после веселого семейного ужина, где родители выступали одновременно в роли интервьюеров и восторженных слушателей. То рассказы Тимура о том, как лихо он командовал отрядом разведчиков, получили все положенные ахи-вздохи, неверящие покачивания головой, мамины всплески рук, папины хмыканья.