Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Зря ты, воевода, так делаешь, — качал головой князь Хованский. — Дмитрий Иваныч, конечно, на Москву отбыл, да только ушей царёвых в войске ещё довольно осталось. Они обо всём донесут, а Дмитрий Иваныч уж повернёт царю как ему надо. Историю с письмом от Ляпунова припомнят.

— Не я даю, — ответил я, — царь даёт тем, кто остался в строю, несмотря на раны, чтобы воевать за него и Отчизну. Моей рукой он даёт им брони, оружье и коней.

— Дай-то Бог, чтобы и эти слова твои, Михаил, до царя донесли, — усмехнулся в бороду Хованский, правда, усмехнулся совсем невесело.

Спустя день после разбора табора разъезды моей поместной конницы встретились с гонцами из Царёва Займища. Как я и предполагал, Жолкевский снял осаду и ушёл к Смоленску. Он сделал всё, что мог, и принимать бой, имея в тылу мой передовой полк, который в любой момент может выйти из городка и ударить, было бы глупостью. А уж кем-кем, но дураком гетман точно не был.

Князь Елецкий выехал к нам в тот же день. Он похудел, видно в осаде с едой было туго, что и не удивительно. Говорят, в Смоленске уже маячит призрак голода, несмотря на основательные запасы, сделанные воеводой Шеиным. Спрыгнув с тощего конька, который едва держал его, воевода подошёл ко мне и отвесил земной поклон.

— Благодарны мы тебе, князь Михайло, что побил ляхов, — сказал он. — Не было уже никакой нашей мочи сидеть в осаде. Уже и коней поели, почитай что всех, и жителей города кормили только тех, кто с нами вместе у палисадов бился. Да и огненного припасу почти не осталось.

— Вечер уже, — ответил ему я, — мы табором встанем, так ты оставайся с войском, доложишь обо всём с толком, как вечерять станем.

Я увидел, как князь сглотнул слюну, наверное, одно слово вечерять вывело его, голодавшего не один день, из равновесия.

— Благодарствую, князь Михайло, — нашёл в себе силы на вежливость он, — и с радостью твоё предложение принимаю.

Но прежде чем накрывать стол в моём шатре, куда я пригласил Хованского с Бутурлиным, последних оставшихся в строю моих воевод, я посоветовался с дьяком Аптекарского приказа, который представлял мне списки раненных поместных всадников.

— Ежели он голодал несколько недель, — проговорил тот, — то нельзя ему много есть, а жирного, да солёного, да и вообще всего скоромного нельзя вовсе. Схватит заворот кишок, и поминай как звали. Голод-то он никого не щадит, ни смерда, ни князя. Надобно стол накрыть постный, с хлебом да молоком или водой, а если пиво давать, то разбавленное сильно, а вина не давать вовсе. Хлеба дать немного, но нарезать мелкими кусочками, а молока дать крынку малую, чтобы не пил много сразу. И после первой крынки давать только воду, а молока не давать вовсе.

Он явно цитировал по памяти какой-то трактат, потому что обычно в такой манере не разговаривал. Я поблагодарил дьяка и велел ему дать те же наставления моим людям, чтобы будут готовить угощение для вечерней трапезы.

— Пост разве Великий не кончился давно? — удивился князь Хованский, первым пришедший ко мне.

Конечно же, чтобы не вводить во искушение Валуева, я велел на всех готовить только хлеб да молоко с водой. И никакого вина, только пара кувшинов разбавленного пива.

— У нас кончился, а люди в Царёвом Займище и без поповского благословения постятся который день уже, — напомнил ему я. — Если объестся сейчас Елецкий, может от заворота кишок помереть ещё до утра. Так что всем нам сегодня попоститься придётся.

Хованский понимающе кивнул и уселся ждать Бутурлина с Елецким. Тот явно не ожидал столь скудного угощения к вечерней трапезе, однако сел напротив меня, жадно бросая взгляды на мелко нарезанный хлеб.

— Ну что ж, повечеряем чем Бог послал, — сказал я, прочтя короткую молитву, какую положено читать перед едой, — а после уже и поговорим о делах.

Как и следовало ожидать князь Елецкий первый расправился со своей порцией и жадно глянул в тарелку к Бутурлину, которого перспектива закусывать молоко хлебом никак не прельщала.

— Дозволишь ли? — спросил у него князь. — Я так царски не вечерял уже бог весть сколько дней.

— Нельзя тебе, — покачал головой я, жестом остановив сердобольного Бутурлина. Предупреждённый мной Хованский уже съел свой хлеб, как и я, и теперь цедил разбавленное пиво, как будто сам только что из голодного края. — С голодухи наедаться не след, сам ведь знаешь, Фёдор Андреича.

Князь убрал руку, но глаз его то и дело косил на тарелку Бутурлина, и тот поспешил разделаться со своей скудной порцией хлеба.

— Я уж думал, у тебя тоже со съестным припасом туго, — сказал Елецкий, когда и Бутурлин покончил с трапезой.

— Припаса у нас хватает, — ответил я, — сам же знаешь, сколько из Можайска взяли с собой. Да и князь Дмитрий к царю поехал с просьбой моей о подкреплении да пополнении припаса, не только огненного, но и съестного. Так что накормим мы все рты голодные в Царёвом Займище, за то не беспокойся.

— А даст ли царь? — усомнился Бутурлин.

— Людей может и не дать, — честно сказал я, — а вот припасы скорее всего пришлёт. Голодная армия Жигимонта из-под Смоленска не выбьет.

— Но где тогда брать людей для боя с ним? — спросил Бутурлин. — Говорят, ляхи под Смоленском стоят в силах тяжких, таких, что все поля вокруг города занимают палатки да шалаши их.

— Для того, чтобы людей собирать, мне и надобен князь Иван Пуговка, — ответил я. — Пошлю его по городам, пускай от имени царя скличет всех, кто хочет постоять за землю русскую против ляха.

— Никак в Рязань заслать его хочешь, — понял опытный Хованский.

— У Ляпунова в Рязани доброе войско, — согласился я, — да после письма его, что я в Александровской слободе изорвал, не могу сам к нему ехать. И никого из вас отправить не могу. А вот князь Иван Пуговка подозрения не вызовет.

— Если поехать захочет, — заметил Бутурлин.

— Дмитрий точно не поехал бы, — заявил Хованский, — он лиса хитрая, да из тех, что за свой хвост боится так, что хоть весь лес гори огнём.

— Опасные слова говоришь, — покачал головой я. — Здесь все свои, да только сам мне только что про уши напоминал.

Тут словно бы в подтверждение моих слов полог шатра откинулся и внутрь вошёл Делагарди. Он занял своё место, и слуга из посошной рати хотел было подать ему тарелку с хлебом, но шведский генерал отказался, взял только разбавленное пиво.

— Я уже быть сытый, — сказал он. — Простить мне опоздать моё. Наёмник полковник Горн отставать и я разобраться с ними быть.

Говорил он по-русски, потому что кроме меня и Хованского никто немецким не владел. Однако понять Делагарди было можно, несмотря на акцент и коверканье слов.

— Прощаем, — улыбнулся я, — отчего ж не простить, коли причина серьёзная. Что с людьми воеводы Горна случилось?

— Хаккапелиты далеко выехать в стороны, — ответил он, — ничего серьёзный нет. Ждать, пока собраться снова в арьергард.

— Ты как мыслишь, Якоб, — спросил я у него, — выдержит наше войско регулярный бой с ляхами, что Смоленск осаждают?

— Может да, — задумчиво потёр гладко выбритый подбородок Делагарди, — но нет. У король Сигизмунд много хороший наёмный пехота. Мы не разбить гусары Жолкевский. Они уйти в осадный лагерь в полный порядок. Мы мочь атаковать лагерь Сигизмунд, но не побить его армия. Она слишком большой и хорошо обучен.

— Значит, без подкреплений из Москвы не обойтись, — заявил Хованский. — Нужно слать новую грамотку царю, чтобы крепко подумал, сколько войска да припаса с князем Иваном Пуговкой слать.

— Он крепко подумает, да ничего и не пошлёт, — выдал Бутурлин, и Елецкий покивал, соглашаясь с ним. — Быть может, не он, так брат его Дмитрий победы нашей боится побольше, нежели поражения.

— Крамольные разговоры не след вести, — оборвал его я. — Мы все здесь воюем за царя Василия, и только за него, потому что нет другого царя на земле русской, и не бывать.

— Как бы служба нам боком не вышла, — пробурчал, не желавший угомониться, Бутурлин.

— На меня при дворе уже имеют мнение после истории с Ляпуновым, — отрезал я, — и не хочу я тебя, Граня, к царю в железах слать, как вора Зборовского.