Господин следователь 6 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Внутри почти все пространство занимала русская печка. В углу — какая-то машинерия, напоминающая гибрид шкафа с застекленным верхом и музыкальной шкатулки. Места оставалось только на стол, лавку, да пару табуреток. Еще на самовар, который как раз закипел. Тут уже копошилась маленькая старушка неопределенного возраста.

— Арина, чаю нам с господином прокурором спроворь, да и ступай себе, — велел настоятель. — Зайти в храм, глянь — все ли в порядке.

— Слушаюсь батюшка, — поклонилась старушка, одновременно припадая к руке священника.

Настоятель, заметив мой удивленный взгляд, устремленный в угол, на машинерию, вздохнул:

— Трактирный орган называется. Вроде музыкальной шкатулки, только побольше. Сбоку прорезь — пятачок опускаешь, музыку слушаешь. Еще к нему десять медных пластинок с музыкой. Не хотите купить? Дорого не возьму — рублей триста. Все равно попусту стоит, место занимает.

Я только покачал головой. Мне такая штука не нужна, да и была бы нужна, так денег бы пожалел, да и тащить ее в Череповец муторно и накладно.

— Прихожанин один — из трактирщиков, в духовной эту штукенцию нам отписал, — пояснил батюшка. — Мол — продать ее можно, а деньги храму. Или — пусть прихожане пятачки кидают, можно подзаработать. Курам на смех! И ставить некуда, а выбрасывать грех. И никому она не нужна. Я уже и так вдвое меньше предлагаю от стоимости.

Хорошо, что со мной нет Нюшки. У той бы наверняка бы уже глазенки загорелись, она бы эту штуку за сто рублей сторговала, нашла оказию переправить в Череповец, просчитала бы — кому бандуру можно втюхать. Или бы сдала в аренду.

Бабулька, тем временем, нацедила нам по чашечке чая, выложила на щербатую тарелку сушек, конфеты, напоминавшие «Дунькину радость» и ушла.

Я с некоторым сомнением посмотрел на бледный, желтовато-зеленоватый оттенок чая и отхлебнул. Вкус странный. Точно, что не «капорский» чай.

— Лист смородиновый, — пояснил батюшка, успевший ополовинить свою чашку. — Желудку очень полезный. К тому же — по моим достаткам, китайский-то чай кусается, а этот можно прямо с куста рвать.

Взяв сушку, батюшка кинул ее в рот и захрустел.

Я мужественно выпил примерно треть чашки и решил, что можно приступить к разговору.

— Отец Николай, сразу скажу, что я стану обвинять вашего э-э коллегу… бывшего коллегу, — сразу же поправился я, — в совершении кражи и святотатстве.

— Так было такое, — кивнул настоятель. — Я-то, может быть, и простил, но не дело это, ежели из храма священные сосуды выносят. Ежели отец Петр виновен, пусть по закону отвечает.

— По закону он и ответит, — кивнул я. — Но мне не очень понятно — за что батюшку запретили в служение?

— Так вам-то какая разница? — хмыкнул батюшка. — Кража из храма — то государственное дело, мирское, а запрет во служение — это уже духовное.

— Вот здесь, батюшка, я с вами не согласен, — покачал я головой. — Очень важно узнать — что подвигло человека совершить преступление? Если бы можно было, я бы с самим отцом Петром поговорил, но нельзя. Но из материалов дела великого злодея я не увидел. Закономерен вопрос — а что его побудило совершить кражу? У отца Петра свое объяснение — мол, с голода помирает, поэтому и на кражу решился. Ну вот, не верю я в такое.

— В то, что с голода на кражу решился? — усмехнулся батюшка. — Так с голоду-то еще и не на то люди идут. Не голодал ты, сын мой. А мне, по молодости-то пришлось. И голодать, и босиком по снегу ходить.

— Не голодал, — не стал я спорить. — Но я, батюшка, обязанности помощника прокурора лишь временно исполняю, а так-то, по основной должности — судебный следователь. И не здесь, не в Москве, а в Новгородской губернии. Поверьте, кое-что успел увидеть. Врать не стану — не было у меня дел, чтобы голодные люди на кражу из церкви шли. Зато сытые и благополучные не то, что на кражу, а на разбой решались. Не странно ли это?

Не стал рассказывать батюшке о сравнительно недавнем эпизоде, случившемся в моей губернии. Длинновато получится. А так, вроде и намек.

— Как звать-то вас, господин товарищ прокурора? — поинтересовался батюшка. — В повестке только фамилия написана, ее запомнил. Вроде бы польская?

— Отнюдь, — обиделся я. — Ничего против поляков не имею, но, если бы была польская, был бы Чернявский, с буковкой я. А я — Чернавский, с а. И фамилия происходит от реки Чернавка и села Чернава, откуда предки родом. А звать меня Иваном Александровичем. — Подумав, добавил: — Но, если что, отзываюсь и на Ивана, тем более, что вы меня лет на двадцать, а то и тридцать постарше. Мог бы даже на Ваню, но это уже совсем несолидно для моего чина.

Батюшка с некоторым удивлением посмотрел на меня, потом засмеялся. Отсмеявшись, сказал:

— Хитер ты, господин товарищ прокурора. Или все-таки следователь?

— Почему это я хитер? — слегка удивился я. Но именно, что слегка.

— Так ведь и я не вчера родился. Вижу, что ты мне комплименты говоришь, словно барышне. А я, старый, слушаю, но приятно, что меня молодым считают.

— А что я не так сказал? — удивился я. — И молодым я вас не называл.

Батюшка, словно не слыша вопроса, спросил:

— В каком ты чине-то нынче товарищ прокурора и следователь?

— Титулярный советник, — скромно сообщил я.

— Не рановато? — с сомнением спросил батюшка, а потом сам же ответил. — Пожалуй, что и нет. Таким хитрожопым, как ты, чины раньше дают, чем остальным.

— Ну вот, я еще и спросить ничего не успел, а меня уже хитрожопым назвали, — с деланной обидой сказал я. Именно, что с деланной. Отец Николай был мне почему-то симпатичен. — Батюшка, так в чем хитрость-то? И близко нет. Я вообще человек доверчивый и наивный.

— Да как же не хитрый-то? — хмыкнул отец Николай. — Вон — меня похвалил, имя свое назвал — дескать — я на Ивана откликаюсь. Простенький ты такой, ваше благородие.

— А когда я вас успел похвалить?

— Так не на тридцать лет я тебя старше, на все пятьдесят. Тебе сколько? Лет двадцать пять?

— Двадцать один.

— Хо… Да тебе бы еще в коллежским регистраторах сидеть. Или — в подпоручиках.

— Ну, батюшка, — развел я руками. — Какой чин дали, в том и хожу. Но и в мыслях не было комплименты говорить. Вижу — человек вы, хотя и немолодой, но не старый. И зубы такие — баранку перекусываете. Я ее в чае мочу.

Кусал батюшка сушку, не баранку, но пусть будет.

— Да мне уже семьдесят пять годков стукнуло, — совсем развеселился батюшка. — Видел я на своем веку всяких допросчиков и дознатчиков. Одни только рычать умели, другие спрашивали — словно одолжение тебе делали. А ты хитер. Ты же меня пытаешься к себе расположить, верно?

— Конечно пытаюсь, — не стал я врать. — На том стоим. В моей работе это самое главное — расположить к себе собеседника, установить контакт. Ежели тот, кого я допрашиваю, ко мне хорошо относится, так он и рассказывает откровенно. Но, отец Николай, если уж совсем откровенно — ты тоже хорош. И меня успел к себе расположить. На кого другого я бы уже окрысился за хитрожопого… Ну-ко ты, цельного титулярного советника и кавалера так обозвали! А к тебе отчего-то доверие испытываю. Решил — коли отец Николай меня хитро… мудрым обозвал, то так оно и есть.

Батюшка хмыкнул. Посмотрев на меня оценивающим взглядом, спросил:

— А вот скажи, Иван Александрович, тебе дозволяется на службе чуть-чуть выпить?

— Вообще-то, пить на службе строжайше запрещено, — раздумчиво ответил я. — Но, если немного, с хорошим человеком, для пользы дела — тогда не только дозволяется, но даже и поощряется.

— Вот и славно, — кивнул батюшка. Повернувшись к двери, крикнул: — Арина, ты там? Не стой, как столб, в избу входи. Знаю, что подслушиваешь!

Дверь скрипнула и в дом вошла бабулька.

— Да что ты, батюшка, и в мыслях не было, — закрестилась старушка. — Я ведь уже и в храм сходила, стою и жду — когда меня батюшка позовет? Самой-то неудобно внутрь заходить, без спросу-то. А так, ничего не слышала. А то, что ты барина хитрожопым назвал — тоже не слышала.