Красавчик. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Лебедева запрокинула голову — придержала рукой соломенную шляпу.

Прорвавшийся сквозь листву красноватый солнечный луч отразился в её глазах. Алёна глубоко вдохнула, зажмурилась.

— Жить хорошо, Серёжа, — сказала она. — Здесь, в пансионате я это прекрасно поняла. Правильно, что бросила репетиции в театре и приехала сюда вместе с родителями. Я здесь опять почувствовала себя счастливой. Пусть и ненадолго.

Я отметил: на этот раз Лебедева действительно улыбнулась.

— Поначалу, Серёжа, ты мне показался забавным, — сказала Алёна. — Наглым, красивым и забавным. Потом я поняла, что с тобой интересно. Честно тебе говорю: не жалею ни об одной минуте, проведённой здесь рядом с тобой.

Лебедева повернула голову, посмотрела на мои губы.

— У меня никогда раньше не случались подобные внезапные романы, Серёжа, — сказал она. — Но в этот раз я подумала: почему бы и нет? В моём положении осуждение окружающих уже не пугает. Теперь уже всё равно, что подумают другие.

Луч солнца вновь осветил Алёнино лицо.

Я заметил, что обычно ярко-голубые Алёнины глаза сейчас выглядели тёмными, приобрели багровый оттенок.

— Мне на самом деле было с тобой хорошо, Серёжа. Честное слово. Не ожидала, что эта внезапная поездка на море мне настолько понравится. И с родителями побыла. Пусть запомнят меня любящей дочерью, а не вечно занятой актрисой.

Алёна отвернулась — она будто бы отвлеклась на движение в кустах.

Я всё же заметил, как в её глазах блеснула влага.

— Родители о твоей болезни знают? — спросил я.

— Только папа, — ответила Алёна. — Ему я сказала. Маме мы не сообщили. Решили с отцом: пусть она ещё чуть-чуть побудет счастливой. Мама очень обрадовалась, когда я согласилась на эту поездку. Хочу, чтобы мамино счастье немного затянулось.

Лебедева поправила бретельку сарафана и чуть запрокинула голову: подставила лицо под ласки ветра.

— Врачи могли и ошибиться, — сказал я. — Такое бывает. Обратись в другую больницу. Лучше даже в другом городе: съезди в Пи… в Ленинград. Пусть тебя и там осмотрят. Хуже от этого не будет. Чудеса случаются. Я это точно знаю.

Лебедева усмехнулась.

— Ты сейчас сказал в точности, как мой папа, — ответила она. — Папа мне посоветовал примерно то же самое. Я так и сделаю, Серёжа. Мне ведь тоже хочется чуда. Папа договорится со знакомым доктором. Я съезжу в Ленинград в сентябре.

На фоне ещё не почерневшего неба у нас над головой пролетела похожая на птицу тень. Цикады в траве испуганно притихли. По спрятанному за деревьями шоссе проехал автомобиль — за ветвями промелькнул свет фар.

К металлическому забору мы не пошли. Свернули в сторону столовой. Здесь на аллее тоже не было освещения. Но дорожка у нас под ногами стала шире. Расширился и просвет между кронами деревьев у нас над головами.

— Оставь мне номер своего телефона, — сказал я. — Позвоню тебе осенью. Расскажешь мне о результатах поездки.

Мне показалось: Алёна вздрогнула.

Лебедева решительно помотала головой — едва не сбросила на землю шляпу.

— Нет, Серёжа, — ответила она. — Номер своего телефона тебе не скажу. Где звонок, там и встреча. Я сама этой встречи захочу: из жалости к самой себе. Если всё со мной будет хорошо, ты и так об этом узнаешь. Увидишь меня в театре или в кино. Но я не хочу, чтобы ты увидел меня… хнычущей и сошедшей с ума от боли. Пусть лучше я в твоей памяти останусь вредной, но красивой московской актрисой. Не желаю увидеть в твоих глазах жалость. Скоро этой чужой жалости вокруг меня будет предостаточно.

Алёна погладила меня по плечу и добавила:

— Прости, Серёжа. Так будет лучше.

Лебедева указала на притаившуюся под ветвями акации скамейку.

— Присядем? — спросила она. — Что-то у меня снова дрожат колени.

Ветер временами исчезал — стихал и шелест листвы у меня над головой. Изредка такие моменты совпадали с паузами в стрёкоте цикад. Тогда я всё же слышал отзвуки музыки, которая играла сейчас на танцплощадке пансионата. Мимо нас совсем недавно прошла шумная компания отдыхающих: двое мужчин и три женщины. Мужчины курили папиросы. Их фигуры уже исчезли в полумраке — там, рядом с мрачной громадиной здания столовой. Мужчины ушли, но запах табачного дыма всё ещё ощущался в воздухе. Он будто бы запутался в ветвях акации (пусть и смешался там с ароматом моей туалетной воды, сухой травы и моря).

Я упустил тот момент, когда догорел закат. Поднял взгляд — увидел, что на небе уже появились блестящие россыпи похожих на крохотные бриллианты звёзд.

Погладил холодное Алёнино плечо.

— … Могла бы сыграть Гуттиэре в фильме «Человек-амфибия», будь я тогда хоть на пару лет постарше, — говорила Алёна. — На эту роль взяли Вертинскую. До сих пор считаю, что сыграла бы не хуже Насти. Мы с Володей Кореневым прекрасно смотрелись бы в кадре. Помнишь, Серёжа, какие у него выразительные глаза? Володя такой же красавчик, как и ты, Серёжа. Только не такой мускулистый. Я наверняка бы влюбилась в него… тогда. Если бы очутилась с ним на съёмочной площадке.

Лебедева вздохнула, выдержала паузу.

— Как же я тогда мечтала повзрослеть! — сказала она. — Не сомневалась, что впереди меня ждала прекрасная карьера и в театре, и в кино. Знаешь, Серёжа, а я ведь не ошиблась. Моя мечта — вот она: почти сбылась. В театре я уже не девочка без имени. Моё лицо мелькает на афишах, появилось оно и на обложке журнала: ты и сам это видел. Поклонники узнают меня на улице, засыпают письмами и комплиментами. Рязанов две недели назад предложил мне роль в своём новом фильме.

Алёна склонила голову, потёрлась щекой о моё плечо.

— Роль, правда, не главная. Но всё же… Не только Эльдар Александрович мне позвонил с предложением. Предложения интересных ролей в кино буквально посыпались на меня, как из рога изобилия. Ещё два года назад, я о таком только мечтала. Теперь… слёзы на глаза наворачиваются, когда думаю: сколько бы могла сделать, если бы не эта болезнь. Прекрасные ведь роли в кино предложили! Хотели, что бы я сыграла в фильме вместе с Василием Семёновичем Лановым, представляешь?

— Что за фильм? — спросил я.

Прикоснулся к выглянувшим из-под шляпы Алёниным волосам.

— Фильм называется: «Офицеры». Съёмки начнутся в августе. Меня уже утвердили на роль. Но я позвонила режиссеру и отказалась. Ты сам понимаешь, почему. Всё бросила; решила, что родители сейчас важнее. Я у них единственный ребёнок. Кто знает, Серёжа, смогу ли я вместе с ними отдохнуть через год. Да и на съёмках… Ведь сорвала бы съёмочный процесс своими приступами! Тогда бы все точно узнали, что Елена Лебедева… заканчивает карьеру. Василий Семёнович мне позвонил…

Алёна печально вздохнула.

— … Уговаривал, чтобы я изменила решение, чтобы не рубила с плеча. Хороший он человек. Говорил, что фильм получится превосходный. Сказал, что похлопочет за меня, и что роль мне вернут. Пообещала ему, что подумаю. Но о чём тут думать, Серёжа? Не смогу. Я прошлой ночью скулила от боли, как щенок. Закрылась ночью в ванной, чтобы не разбудить маму. Заметила, как текли у папы по лицу слёзы. Я увидела такое впервые, Серёжа. Не представляла, что мой отец умеет плакать.

Лебедева отвернулась: словно спрятала от меня лицо.

— Знаю, что Василий Семёнович снова позвонит, — сказала она. — Я могла вместе с ним сняться ещё в фильме «Любовь Яровая». Роль у меня там была не главная, но всё же. Я отказалась от неё из-за съёмок в «Три дня до лета». Василий Семёнович тогда пошутил, что это я от него сбежала, испугалась его обаяния. Вот и теперь сбегу снова. И от тебя, Серёжа тоже сбегу. Жаль, что времени у нас с тобой было немного. Знакомство с тобой — это лучшее, что случилось со мной этим летом.

Алёна склонила голову и поцеловала моё плечо — её губы пощекотали мою кожу.

Она прошептала:

— Спасибо тебе, Серёжа.

— Во сколько вы завтра уезжаете? — спросил я.

Ветер в ветвях акации притих: он тоже дожидался Алёниного ответа.