Суворовец. Том 1 - Анна Наумова

— Булка с красной помадой? — недоверчиво переспросил Тимошка. Он, кажись, так и не понял, о какой такой сладкой булочке вещает Колян. — Да ты гонишь, Антоныч! Ты компота забродившего обпился, что ль?

— Да просто влюбился наш "Лапа" в буфетчицу! — не сдержавшись, рубанул Тимур правду-матку. — Вот и все!

— У-у-у-у! — загалдели пацаны. — В буфетчицу? Это в Ленку, что ли?

Игорек покраснел еще больше. Цвет лица его уже, кажись, с огнетушителем сравнялся. Еще чего доброго, рванет за Михой в умывальник. И кто Белкина за язык тянул?

То, что Игорек неровно к нашей Леночке, вчерашней школьной выпускнице, дышит, я уже давно понял. Он в буфет гонял, как на работу. То за компотом, то за пирожком, то за конфетой.

— Хорош, хорош! — снова вмешался я. — Сказал же: нечего трепаться, как бабки на лавке. Мужики, давайте, шевелите батонами. На "сампо" пора. А кому охота языками почесать — попросите дома платочки у бабушек и садитесь в увале на лавочку. Все, трындеж окончен!

Миха в тот день надолго умывальник оккупировал. Даже на самоподготовку едва не опоздал. Молча прошагал к своей парте, взял учебник и уткнулся в него, согнувшись в три погибели. Он и так был невысокого роста. Мы его даже прозвали "Пи-пополам". А сейчас еще больше съежился и походил на пятиклассника.

Так мой приятель и проходил несколько дней — с мордой клином. Даже двоек нахватал. А когда настал следующий урок танцев, приятель и вовсе от огорчения стал походить на тень. Черноволосая красавица, с которой он танцевал в прошлый раз, не появилась на занятии.

Зато Леха "Пряник" был просто на седьмом небе от счастья и не отлипал от своей рыженькой Лизоньки. Вот уже второй раз он танцует с ней! А в воскресенье еще и в увал пойдет в кино! Если, конечно, себе залет не организует. Мария Федоровна, ясен пень, заметила "химию" между подростками, но возражать не стала — танцевала парочка вполне прилично. Чем, бы как говорится, дитя не тешилось, лишь бы не забеременело. Ну а остальные парни пообсуждали вновь образовавшуюся ячейку общества, да и переключились потом на что-то другое.

В этот раз пацаны, как и в прошлый, намарафетились знатно. Накануне в бытовке было не протолкнуться — каждый хотел отпариться да отгладиться. Форму, само собой, начистили. Ботинки и бляхи надраили до одури. Воротнички, само собой, свежие подшили. Негоже в грязных к девочкам идти.

Правда, чуток с одеколоном пацаны переборщили. Дух стоял такой, как будто корова сдохла в парфюмерном магазине. Надушились каждый кто чем может. И, естественно, не "Диором" или "Живанши"... А парфюмерной промышленностью семидесятых.

Учительница Мария Федоровна, учуяв адскую смесь одеколонов "Огуречный", "Тройной" и еще какой-то дряни, поморщилась, но деликатно промолчала. Остальные девчонки тоже малость скривились, но отказываться танцевать с бравыми кадетами не стали. Рыженькая Лиза, правда, чихнула пару раз, когда Леха кружил ее в вальсе, одними губами беззвучно отсчитывая: "Раз-два-три, раз-два-три". Но, кажись, на их с Лехой взаимной симпатии это отрицательно не сказалось.

А вот кое-у-кого другого далеко не все было в шоколаде.

Миха Першин, увидев, что предмет его обожания — загадочная черноволосая красавица — не появился на уроке, совсем скис. Даже танцевать не стал. Налил нашей "Федоровне" в уши с три короба: мол, на турнике спрыгнул неудачно и ногу подвернул. Простите-извините, Мария Федоровна, так болит, мочи нет, ничего не помогает.

Мария Федоровна, добрая душа, поверила сироте. И суворовец, освобожденный от танцев, до конца урока просидел в углу на скамейке, уткнувшись носом в свои совершенно здоровые ноги.

Видок у Першина, прямо скажем, был жалкий. Прям обнять и плакать, как говаривала моя бабушка Ефросиния Трофимовна.

Надо б развеселить приятеля. А то что-то не к добру он вздумал чахнуть. Точь-в-точь как Димка Зубов в начале года. Того и гляди — сдастся и свой рапорт об отчислении накалякает. А отряд, как говорится, и не заметит потери бойца.

Хотя нет. Заметит точно. И спросят за это уже с меня. Как пить дать спросят!

Ну уж фигушки! Не дам я "Пи-пополам" падать духом где попало. Миха у меня оттрубит два года в Суворовском как пить дать, хочет он того или нет! Не зря ж я теперь вице-сержант!

— Михон! — окликнул я Миху на самоподготовке. — Михон! Оглох, что ли?

Миха нехотя посмотрел на меня.

— Чего?

— Ничего. Проверка связи, Михон. Вижу, связь отличная. В воскресенье в киношку сгонять хочешь? — бодро предложил я. — Там комедию какую-то сейчас показывают. Посмотрим, поржем... А потом беляшей стрескаем. По Москве прошвырнемся!

Миха уныло покачал головой и снова уткнулся в абсолютно чистую тетрадку. С самого начала самоподготовки он так и не решил ни одной задачки. Ни одного упражненьица не сделал.

Ясно. С помощью кино растормошить приятеля. не получится. Что ж, если гора не идет к Магомету...

Я решительно встал и подошел к Михе.

— Пойдем!

— Зачем? — вяло сопротивлялся приятель.

— За надом! — сказал я тоном, не терпящим возражений. — Затем, что я вице-сержант. Все равно нихрена не делаешь. Так хоть потрещим. Анекдот тебе расскажу. Давай, давай. Целлюлит растрясем.

Миха нехотя подчинился.

Мы вышли в коридор и притулились у облупившегося подоконника. Нам сегодня повезло: майор Курский, который обычно "пас" нас на "сампо" и тщательно бдил, чтобы мы не шлындрались в буфет и не барагозили, сегодня куда-то отлучился. Можно было спокойно языками почесать.

За окном клуба училища уже вовсю мела метель. В Москву пришла настоящая зима.

— Ну? — Миха с вызовом глядел на меня, глядя снизу вверх. — Чего позвал?

— Слушай, Михон, — спокойно начал я. — Я пока не знаю, что за тараканы там у тебя в голове хороводы водят. Знаю одно: если ты со своими загонами один на один останешься, то слетишь с катушек. Как и "Зубило" когда-то чуть не психанул. Поделись — легче будет. Ну? Высказанная беда — уже полбеды. По себе знаю.

Миха молчал.

— Андрюх! Не знаю, как сказать...

— Скажи как есть! Я пойму! — мягко сказал я. И поторопил приятеля: — Давай вываливай, пока Курский на самоподготовку не приперся.

Миха еще немного поковырял аккуратно подстриженным ногтем облупившуюся краску на подоконнике. А потом вдруг сказал, со свойственной ему прямотой:

— Ну какой