Пустыня - Василий Павлович Щепетнёв

Меня приветствовали аплодисментами. Как же, шахматист-герой. Кто под Красным знаменем раненый идёт? Чижик скачет. Я смущенно улыбнулся, мол, что такого, каждый комсомолец на моем месте поступил бы так же. Даже лучше. Сам бы схватил бомбу и, жертвуя собой, убежал бы с ней далеко-далеко. Ну, на сколько бы времени хватило.

Подсел к русской секции. Заказал салат из креветок с капустой и оливками (те самые белки, жиры и углеводы), и сок, по-прежнему гранатовый (железо и витамины!)

И Анатолий, и Борис Васильевич осторожно поинтересовались, как мое самочувствие. Отличное самочувствие, сказал я, нарочито бодрясь, готов выполнить любое задание партии и правительства. Нарочитость я добавил специально, для тумана. Пусть все думают, что не всё так здорово, как я стараюсь показать.

Нет, я уверен, что многих беспокоит моё здоровье. Не сказать, чтобы сильно, но беспокоит. Однако еще больше их интересует, продолжу ли я играть, или снимусь с турнира по ранению. Учитывая, что половину дистанции я миновал, из турнира меня не исключат, а набранных очков хватит, чтобы занять неплохое место. Но из борьбы за высшие призы я точно вылечу. Займу место шестое, седьмое, или даже ниже. Что позволит многим улучшить и турнирное и финансовое положение.

А интересно, на какое место я смогу претендовать, если действительно покину турнир? Жаль, Антона нет, он бы мигом подсчитал вероятность. И вообще жаль, что его нет, и Лисы нет, и Пантеры нет.

Я решил, что впредь на подобные турниры ездить не стану ни завтра, ни потом. Вряд ли. Я получил бесценный опыт, но опыт только тогда и хорош, когда из него извлекаются уроки. Предварительный урок же состоит в том, что плохо долго быть одному, а быть долго одному на чужбине плохо вдвойне.

Ладно Анатолий, ладно Борис Васильевич — они профессионалы, они зарабатывают не деньги — деньжищи, которые ох как понадобятся что в Париже, что в Нью-Йорке.

А я? Я смогу пополнить свой банковский счет десятью тысячами долларов. Меньше, чем любой из участников турнира. Даже тот, кто займет последнее место, получит больше меня. Долларов больше. Правда, мне обещаны чеки Внешэкономбанка — или Внешторга? Неважно. Много чеков обещано. Очень много. И обещания будут выполнять — хотя, возможно, не сразу, с оговорками и проволочками. Но что я буду делать с этими чеками? Затариваться в «Березке»? А чем? На миллион-то долларов — чем? Три замшевые куртки? Магнитофон импортный — тоже три? Ну, могу купить «Волгу». Три? Может, и три смогу. Одну себе, другую, к примеру, Лисе, третью Пантере. Но, во-первых, у них уже есть «троечки», новые, только объезженные, во-вторых, не возьмут, а, в-третьих, по мнению барона Яши, «троечка» для девушки лучше, чем «Волга» — и легче в управлении, и требует меньше заботы и внимания. Да и не примут они «Волгу» — перебором будет. Явным перебором. Подарить папеньке, подарить маменьке? Но у папеньки есть «Волга», да и Анне купить авто ему вполне по силам. Если захочет. Но не хочет — опять будет перебор и личная нескромность. Да и ни к чему — он и так отдал машину жене. Не поклонник он автомобиля, да и я в него. Маменька? У Марцинкевича, мужа, тоже есть «Волга». Да и вообще, маменьке нужно что-то получше. «Мерседес», что ли. Интересно, можно за чеки купить «Мерседес»?

А себе — не хочу. Ни «Мерседеса», ни «Волги». Мне «ЗИМ» нравится. Свыкся я с ним. Да и на трассе «Сосновка — Каборановск» «Мерседес» будет как беговой рысак на пашне.

Почему подумал о Каборановске? Само подумалось? Нет, тут какая-то связь, ассоциация. С «Мерседесом»? С миллионом? С одиночеством? Просто тоска по родным осинам, по простым советским людям?

От росписи незаработанного миллиона я перешел к мыслям более насущным. Как там дела вообще, в Союзе? Тот же Марцинкевич — по-прежнему замминистра культуры? Или брошен на укрепление сельского хозяйства в северный Казахстан? Смена власти в нашей стране дело достаточно редкое, чётких правил не имеет. В Революцию кто из прежней власти мог убежать — убежал, а кто не мог — не убежал. Со всеми вытекающими. После смерти Сталина кого-то попросили спуститься в подвальчик, но большей частью просто отодвинули. А кое-кто и возвысился. Уход Никиты Сергеевича на мой школьный взгляд свелся к смене портретов на демонстрациях, а в школе, в классах как висел Ленин, так и продолжал висеть. Что-то происходит сейчас?

Из радиопередач, долетавших сюда — я нашёл частоты, на которых «Маяк» слышен почти так же хорошо, как и дома, — выяснить изменений позиции я не мог. Леонида Ильича упоминали чуть реже, но упоминали: то он встретился с президентом Франции, то с канцлером ФРГ. Юрий Владимировича Андропова тоже упоминали — провел совещание, встретился с выпускниками тульского артиллерийского училища, вылетел в Кустанай. Анатолий Максимович Гольдберг и Константин Григорович-Барский, рассуждая в эфире, использовали термин «дуумвират», но, похоже, и сами блуждали в потёмках.

Что интересно — о вчерашнем происшествии — пока молчок. Даже местное радио молчало.

Об этом я и сказал «русской секции», когда те спросили.

— Такое не утаишь, — заявил многоопытный Спасский. — Слишком уж много свидетелей. Видно, ещё думают, под каким соусом подать: кого объявить главным врагом, куда протянуть нити заговора. Ну, и прочее. Вечером, думаю, услышим версию.

— Версию?

— Ну, а что еще? Такие дела расследуются годами, и часто без результата. Кто и почему убил президента Кеннеди? Товарища Кирова? Героя гражданской войны Григория Котовского? Молчит наука.

— Положим, Кирова убил Николаев. Из ревности, — сказал Карпов.

— Может, и так. Но обвинили во всем троцкистско-зиновьевский центр, и обвинили так, что мало никому не показалось.

— Ну, нас-то внутриливийские контры не касаются, — сказал Карпов уверенно.

— Как не касаются, когда мы вчера чуть не завершили турнир раньше срока? А Михаил так даже свою кровь пролил, чего же боле?

Но тут подошел служащий и сказал, что господин Бадави просит прийти к нему. Если, конечно, мне не трудно.

Пошел. Ибо если я не пойду к Бадави, Бадави пойдет ко мне.

Меня усадили в кресло, подали кофе с рахат-лукумом, спросили о здоровье, а, главное, о том, буду ли я продолжать турнир.

Я отпил пару крохотных глотков, съел кусочек рахат-лукума — здесь он не такой, как в Москве, — и только потом ответил, что смогу решить завтра. Продолжу, если позволит здоровье (я хотел было сказать — если будет угодно Аллаху, но посчитал, что будет перебор). И, в свою очередь, попросил господина Бадави извиниться перед шейхом Дахир Саидом Джелани, что по состоянию здоровья сегодня я пропущу занятие. Но