Золото Стеньки - Игорь Черемис

Он и ушел также, называя меня боярином и благодаря за выплаченные в виде премии пятьдесят копеек. От путешествия по Волге этот дедок ещё в Мытищах отказался наотрез — реки, мол, не знаю, — и от помощи в возвращении обратно тоже. Так что он просто спустился на берег и как-то споро затерялся в толпе. Трубецкой предположил, что он простой наймется на какой-нибудь караван, которые постоянно шли в сторону Москвы — такие специалисты были очень востребованы.

А «Орёл» мне понравился. Изначально это был, если я правильно помнил, голландский пинас — достаточно мощное судно, способное и в линии постоять при случае, вооружение это позволяло. Конечно, русский вариант был чуть скромнее, но у него палуба четко делилась на четыре части, причем в третьей четверти можно было установить дополнительные пушки, увеличивая и без того избыточный для Волги и Каспия вес бортового залпа. Штурвала, правда, не было — на кормовой надстройке имелся длинный рычаг румпеля; я не стал это комментировать — возможно, для речных судов это нормально. Хотя более вероятным был тот вариант, что голландцы отдали «диким московитам» устаревший, но более простой и надежный проект, который было сложно сломать, а починить, наоборот — легко.

Но больше всего меня порадовал флаг, который гордо развевался на передней мачте «Орла» и на его корме — три полосы белого, синего и красного цветов с вышитым в середине золотым орлом. Я вспомнил споры, свидетелем которых был ещё студентом — многие в один голос утверждали, что новый российский флаг, сменивший красный кумач над московским Кремлем — давняя традиция нашего государства. Другие считали, что это всего лишь торговый флаг, который не стоит делать государственным. Правда, с доказательствами у обеих сторон было так себе — одни предположения, но я склонялся к тому, что какие-то исторические свидетельства существования российского триколора всё же имеются. И вот сейчас я воочию убедился, что оказался на правильной стороне того спора[24].

Меня это почему-то необычайно взбодрило, и на борт «Орла» я взбирался с неким странным чувством причастности к чему-то великому. И даже растрогался, когда увидел выстроенную команду — отдельно голландских моряков, отдельно — стрельцов — и бравого капитана Давида Бутлера, который, кажется, очень гордился тем, что его корабль выглядит больше любого другого корабля на рейде Нижнего Новгорода.

Я не выдержал — и отдал честь, приложив руку к своей шапке с богатой отделкой. И мне было плевать, что этого жеста в это время ещё не было.

* * *

— Господин капитан говорит, что запасы на судне позволяют хоть сейчас отправляться в путь, только с пороховым зельем сложности…

Бутлеру было на вид лет тридцать с небольшим, был он бородат, но без усов, округл и выглядел слегка чванливым. Именно он по договору набирал команду для корабля в Голландии, а в Россию попал где-то за пару месяцев до первого плавания «Орла», так что с русским у него был полных швах, он успел выучить только матерные слова, да и те произносил с неизбежным акцентом. Поэтому ему от щедрот Посольского приказа выдали персонального переводчика, который в целом обеспечивал коммуникации между голландской и русской частями команды фрегата.

Зато с Густавом Дорманном они быстро нашли общий язык и долго беседовали на своем голландском, пока я кашлем не привлек их внимание к царственной особе, которая дожидается в непосредственной близости. Они даже изобразили смущение и раскаяние, но не слишком ярко выраженное. Впрочем, я не стал как-то это отмечать, а предложил перейти к делу — тогда-то и прозвучал краткий отчет о состоянии «Орла» и его готовности к дальнейшему походу.

Мы беседовали на высокой корме, в стороне от толстого рычага руля, сейчас плотно привязанного к палубе. Кроме меня, Трубецкого, переводчика и собственно Бутлера компанию нам составил его первый помощник Ян Стрёйс, которого представили как специалиста по парусному хозяйству. Насколько я разобрался — этот Стрейс заодно был и кем-то вроде боцмана, да и вообще занимался обширным хозяйством «Орла». Он как раз русский знал относительно хорошо — жил в Дединово последний, самый сложный год строительства, и сумел как-то освоиться в сложных отношениях нищих подьячих и попавших в их руки казённых денег. Собственно, именно благодаря ему корабль не утонул сразу после выхода со стапелей, а своим ходом прошел по Оке, добрался до Нижнего Новгорода и был готов двигаться дальше. Меня даже его короткая биография заинтересовала — он бывал в таких местах, от одних названий которых у местных обывателей должно было сносить крышу. Но субординация есть субординация, поэтому сейчас говорил в основном капитан, а Стрейс отделывался небольшими уточняющими комментариями и поправлял переводчика в каких-то узкоспециальных терминах, которые мне важными не казались[25].

Но порохового зелья это не касалось — я был уверен, что стрелять «Орлу» придется, так что запас у нас должен быть хороший. Для себя я выбил столько, сколько смог — а мог я много, поскольку имел за плечами поддержку царя и Ордын-Нащокина. Но если придётся делиться с фрегатом, то всем достанется понемногу, а меня это не устраивало.

— А что воевода? — уточнил я. — Неужели отказывает?

— О, Максим Иванович очень дружелюбный человек, он и сам приезжал на корабль, очень восхищался, меня принимал в своей крепости, — ответил через переводчика Бутлер. — Он даже кушанья и напитки присылает ежедневно и в изобилии, так что в еде мы не нуждаемся. Но как только речь заходит о порохе — он тут же уверяет, что у него лишнего нет, что он ничего нам выдать не может, хоть режь его.

Последние слова Бутлер от чувств даже произнес по-русски — видимо, это выражение он уже освоил и понял его значение.

— Резать? — задумчиво сказал Трубецкой. — Можем и порезать, государь нам такое разрешение выдал. А сколько нужно зелья?

— Пудов с тысячу ещё, сейчас на три залпа полных есть, а так и на более долгий бой хватит, — вмешался Стрейс. — Я же прав — мы собираемся воевать?

Я задумчиво кивнул.

— Так точно, господин Стрейс, мы собираемся воевать. Поэтому порох у вас будет, в потребном количестве. Думаю, потом мы что-то добудем и у воевод в Казани или Царицыне. Но на Царицын надежды