Меткий стрелок. Том III (СИ) - Вязовский Алексей

Если все пойдет по известному мне сценарию, то Испания потерпит сокрушительное поражение, ее «акции» полетят вниз. Тут можно заработать пару тройку миллионов. И мне надо составить четкие инструкции нью-йоркским «орегонцам».

Спустя несколько часов, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в нежно-розовые и сиреневые тона, я решил пройтись по поезду, размять ноги. Да и есть уже хотелось. Зашел в вагон-ресторан и глаза полезли на лоб. Почти половина вагона — чернецы в рясах. В поезде ехал архиепископ. Его я узнал по длинной синей рясе, белому клобуку на голове и панагией на груди. Рядом с ним сидели иподъяконы, келейники… А место то и нет! Выходит, останусь без ужина?

Официант, заметив меня, засуетился, подошел к пожилому священнику, сидящему отдельно за правым столиком. Они о чем-то быстро переговорили, тот кивнул.

— Прошу сюда, ваше степенство-с! — официант указал на свободное место рядом с батюшкой — Сейчас принесу меню.

Священник внушал. Мощная фигура, облаченная в черный подрясник, седые волосы, собранные в косичку, густые брови из под которых почти не было видно глаз. Образ дополняла длинная борода «соль с перцем».

Я представился американским негоциантом, объяснил, что еду в Питер по делам. Священник назвался настоятелем Морского собора в Либаве протоиереем Михаилом. Он путешествовал в свите архиепископа Рижского и Митавского Арсения. Тот торопился попасть на собрание Синода, которое состоится уже послезавтра.

— Не дай Бог, какая задержка — тяжело вздохнул Михаил — Позору не оберемся.

И тут же перевел разговор на меня. За закусками пришлось объяснять откуда я знаю русский — история про староверов священника сразу насторожила, но он удержался от негатива. За главным блюдом — обсудили мое имя. Как оказалось, Итон это один из вариантов написания еврейского имени Эйтан (или Этин), которое означает «твердый», «крепкий».

— У нас тоже есть свои твердые — заметил Михаил — Евстахии. Есть у нас в храме келейник с таким именем.

За десертом и чаем обсудили Америку.

— Диковинная земля — поинтересовался священник — Говорят, там все стремятся к богатству, к золоту. Вот и вы, должно быть, за тем же самым? За земными сокровищами?

— Золото — лишь средство, владыка. Инструмент. Важно, для чего ты его используешь. И как.

— Мудрые слова. Но многие забывают об этом, гонясь за златом, как за призраком. Душа человеческая стремится к небесному, а тело приковано к земному. Отсюда и все страдания.

Принесли меню. Я попросил еще чаю и сушек. Прямо век их не ел, щелкал будто семечки.

— Вот и вы, молодой человек, — продолжил Михаил, — судя по всему, много повидали. В глазах ваших — и тоска, и огонь. Неужто не нашли успокоения в земных делах?

— Я, батюшка, свой путь ищу. Тянет меня на Родину, душой. А умом то понимаю, я совсем другой, может и не примет меня Россия. Или чего уж там… Я ее не приму. Поезжу по торговым делам, посмотрю, разузнаю все. Глядишь врасту потихоньку.

Михаил внимательно посмотрел на меня, его взгляд словно проникал в самую суть.

— И что же вы хотите сделать для Родины? В чем видите ее нужду?

Я помедлил, обдумывая слова. Не хотелось говорить банальностей, но и слишком откровенничать было опасно.

— Батюшка, империя наша огромна. Но она, мне кажется, немного, как бы это сказать, неустроена. Да и отстала. В технологиях, в промышленности. В то время как на Западе каждый день появляются новые изобретения, которые меняют мир, здесь…

— Здесь мы храним дух, молодой человек! — священник слегка повысил голос. — Запад погряз в своей суете, в погоне за новыми игрушками. Там забывают о душе, о Боге. Мы же храним истину. Наша миссия — в сохранении веры предков.

— А разве развитие не может быть и духовным, и материальным одновременно? — мягко возразил я. — Разве не можем мы строить храмы, развивать науку, создавать новые заводы, чтобы люди жили лучше, чтобы они не голодали, чтобы у них было больше времени для молитвы, для духовного роста?

Михаил задумался, поглаживая бороду.

— Истина в ваших словах есть. Но мир сей полон соблазнов. Технологии могут быть и во благо, и во вред. Как и деньги. От того, в чьих руках они находятся, зависит и их предназначение. Вы, Итон, кажется, обладаете достаточным разумением, чтобы не пасть жертвой соблазнов.

— Я стараюсь, владыка. Но я вижу, как прогресс меняет жизнь. Железные дороги связывают огромные пространства, телеграф передает вести мгновенно, электричество освещает города…

Мы еще некоторое время говорили о роли веры в современном мире, о месте России среди других держав. Священник, хоть и был консервативен, не отвергал прогресс полностью. Он лишь настаивал на том, чтобы он не затмевал духовные ценности. В его словах чувствовалась глубокая убежденность в предназначение России, в ее особый путь. Он видел в западных новшествах лишь внешний блеск, который может ослепить, но не дать истинного света.

Рассказывая про положение православия, отец Михаил открыл мне много любопытного. Царь целиком и полностью в вопросах веры доверяет обер-прокурору Синода Победоносцеву. Тот управляет церковью жесткой рукой, без его согласия не может быть назначен ни один епископ или архиепископ. Контроль простирается вплоть до игуменов и игумений монастырей. С церкви берутся налоги!

— Разве такая… спайка церкви и государство есть благо для страны? — поинтересовался я осторожно у Михаила. На что получил целую лекцию о состоянии дела в православии. Начиная с момента упразднения патриаршества Петром I. Священник внутри явно осознавал тупиковость ситуации с Синодом, но вслух разумеется, говорил иное.

Наконец, ужин подошел к концу. Я поблагодарил за беседу.

— Будьте осторожны в столице, Итон, — сказал мне на прощание Михаил. — Там много соблазнов, много суеты. И не всегда все так, как кажется. Храни вас Господь.

Я вернулся в свое купе, где уже горела керосиновая лампа, отбрасывая мягкий желтый свет на стены. Слова священника все еще звучали в ушах. «Не всегда все так, как кажется». Да, он был прав. И это относилось не только к духовным, но и к земным делам.

Я достал из саквояжа стопку бумаг — отчет патентных поверенных, который я получил еще в Нью-Йорке. Он был на английском, но я быстро переключился на него, отгоняя мысли о соблазнах. Самое то, чтобы отвлечься.

Отчет начинался с общей картины: к 1898 году Российская империя подошла с 22 тысячами выданных патентов, занимая 12-е место в мире. С одной стороны, цифра звучала неплохо, свидетельствовала о развитии, о попытках идти в ногу со временем. Но затем следовала статистика, которая била наповал: 82% этих привилегий получили иностранцы, и лишь 18% — отечественные изобретатели. Эта диспропорция сразу бросалась в глаза. Для меня же, с моими миллионами долларов, это была не проблема, а скорее возможность. Огромная возможность.

Патентное право регулировалось «Положением о привилегиях на изобретения и усовершенствования» 1896 года, а экспертизу заявок проводил Комитет по техническим делам. Это звучало вполне современно, но до тех пор, пока я не погрузился в детали. Заявка подавалась в МВД, рассматривалась на предмет «пользы для государства», потом в Госсовет, потом «факсимиле императора». Долгий, многоступенчатый процесс, в котором каждое звено могло стать узким местом.

Я закрыл отчет, отложил его в сторону. Картина была ясна, как божий день. Российская империя, несмотря на все свои размеры и амбиции, была в значительной степени бюрократическим государством, где формализм и личное влияние доминировали над прагматизмом и эффективностью. Ее патентная система, хоть и пыталась имитировать западные образцы, на деле служила лишь инструментом для обогащения иностранных инвесторов и тех, кто умел «влиять» на «столоначальников» и «камергеров», которые проталкивали заявки. Иностранцы, такие как Эдисон, Пастер и другие заработали большие деньги, в том числе и в России благодаря местным привилегиям. А отечественные же изобретатели, такие как Жуковский, Лодыгин богачами не стали.