Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - Greko

— Федор Федорович, хоть в двух словах расскажите, как вам удалось к морю пробраться?

— Моими проводниками стали братья Карамурзины, известные абреки, всю жизнь воевавшие с русскими и похоронившие своих братьев, убитых на этой войне. А также имам Хази.

— Имам? — вскричал я полушепотом.

— Имам и известный абрек. А еще мы выменяли за две лошади пленницу, чтобы доставить ее к морю туркам, избегая через то подозрений в цели нашего путешествия.

— Невероятно!

— Знай: пробираться по горам и чаще — неимоверно трудное дело. Узкие тропинки на скальных карнизах, огромные камни на твоем пути, через которые лошадей переносят на руках, стремительные ручьи и горные реки… Измучились, пока добрались до Ачипсоу. Там я встретил девушку невероятной красоты… Черкешенки прекрасны… Но эта… — Торнау встряхнул головой отгоняя воспоминания, а я понял, что Бела Печорина — это вовсе не выдумка Лермонтова. — Меня выдавали за чеченца, чтобы объяснить мое слабое знание языка, ибо двигались мы большой компанией. Все новые абреки присоединялись к нам. Так через многие селения и доехали до моря, где был торг с турками. Продали девушку за две лошади и два вьюка бумажной материи.

Торнау замер, не то заново переживая этот момент, не то не веря собственным словам.

— Далее мы добрались до владений князя Облага в Сочипсах. Приняли нас ласково, дали провожатых-убыхов, и мы поехали в Абхазию. Ко мне часто приставали с вопросами, кто я и откуда. Пришлось показать, как я стреляю из ружья, перезаряжаясь на полном скаку. Лишь тогда ко мне стали относиться с уважением. Абазинцы приняли Карамурзина ласково, и я смог осмотреть долину у мыса Адлер. Избегнув многих опасностей и ненужных встреч, пробрался в укрепление наше в Гаграх. Там и закончилась моя вылазка.

Я был уверен, что Торнау не рассказал мне и сотой части всех трудностей, с которыми столкнулся, сложных моментов, неизбежных, когда выдаешь себя за человека другой культуры и религии. Подозрительность черкесов, их война друг против друга и сама природа — что только не стояло у него на пути. Я не смог удержаться от еще одного вопроса.

— Что было самым трудным?

— Самым опасным и трудным было вернуться к своим, — усмехнулся офицер. — Ступай на берег. Там тебя будет ждать высокий блондин-канцелярист. Чиноначальник, сразу узнаешь по значительному мурлу. Сафонов, порученец Воронцова. Он тебя на пароход свезет.

— Дурной человек?

— Нет. Просто шпаков не терплю.

Я поднялся, отряхнул мундир.

— Постой! Ты спрашивал: где и когда? В конце августа, район Пшады.

— Откуда вам известно?

— Работа у меня такая, — ответил он бесстрастно и отвернулся к костру.

Снова застыл недвижимо. Мне привиделись кандалы на его сильных руках, но то был обман зрения: за цепи я принял кинжал, который неловко задрался наверх с тонкого пояса.

Я побрел к берегу, обходя лежавших на земле солдат. Аул все горел, света хватало. Вдали пылал лес. На воде покачивался иллюминированный корабль. Стонали в лазарете раненые. Театр абсурда! Очередной театр абсурда!!!

На берегу стоял чиновник. Молодой, не больше тридцати, но уже коллежский асессор и с орденом на груди. Он кивнул мне, сразу узнав, но руки не подал.

— Степан Васильевич! — представился. — Величественная панорама, вы не находите⁈ Бивуак, костры, корабли в огнях. Как вам нравится: лес подожгли, канальи? Столько убытков!

— Так ведь — война!

— Война войной, а порядок следует блюсти! Богаты лесом кавказские земли! — вдруг поменял он тональность. — Граб, дуб, орех, можжевельник. Они так нужны Черноморскому флоту! А эти черкесы — жгут!

— Так свое, не чужое!

— Как свое? — изумился Сафонов.

Я понял, что он искренне считает все окружающие земли собственностью императора, а в войне с черкесами видит досадное препятствие. Рассказать, что ли, сколько крови прольется, чтобы этот лес Империи достался? Не поверит. А если поверит — умрет от огорчения, подсчитав убытки. Прав Торнау: шпаки — они такие шпаки!

— Представьте, в Анапе нашли мраморного орла! Римская работа! Потрясающая находка! Украсит дворец наместника. Он — в восхищении!

— Что за черкес к нему приходил?

Чиновник замялся, не понимая, достоин ли я его ответов. Но припомнив, что выполняет в отношении меня поручение свыше, решил не манерничать. Кто знает, что я за птица?

— Ногой. Черкесский уздень. Наверное, из ногайских татар. Тут таких много. Откочевали из-под Перекопа. Просил помощи в мщении за отказ отдать ему любимую черкешенку. Хочет вырезать аул несостоявшегося тестя. Называл графа отцом, клялся в верности. А сам, наверное, шпион. Шекспировская драма!

Я промолчал. Кавказ не переставал удивлять.

— Пора на корабль, — молвил Сафонов. — Утром проснемся — а мы в Геленджике!

И, действительно, я открыл глаза ни свет ни заря от грохота якорной цепи. Корабль прибыл в порт, совершив ночной переход.

Прекрасный порт, почти озеро. И удручающее зрелище на земле. Если вид Ялты меня поразил, но не сбил с ног, то заповедный курорт Северного Кавказа, куда стремились тысячи со всего Союза и позднее, взорвал мозг.

— Что за жалостливая физиономия у этого места! — произнес художник, раскладывая рядом свой мольберт, и я с ним полностью согласился. — Не стану даже бумагу переводить.

— Скорее сырая и грязная физиономия! — печально вздохнул молодой прапорщик в плохо скроенном мундире. На его изящном лице с тонкими усиками были видны следы перенесенной болезни. Он присоединился к нашей компании в Керчи, куда ездил выправить себе обмундирование. — Я прослужил здесь несколько месяцев и чуть не умер от лихорадки. От трех до пяти человек в день умирает. Кровля моей землянки — решето. На огороды ходим под конвоем. Мяса нет. Куры здесь дороже, чем в Москве невесты. Не поминайте лихом!

Он перелез на подошедшую лодку, чтобы вернуться к месту службы.

— Несчастный Марлинский[1]! Какой талант погибает в этой глуши! Воронцов обещал ходатайствовать перед императором о переводе столь известного литератора в место, достойное его таланта! — воскликнул Сафонов, брезгливо разгадывая крепость.

«Глиняный горшок» — такое сравнение пришло на ум при взгляде на осыпающиеся валы и покосившиеся плетни укреплений. Пушки торчали из фашин, глядя на огороды местного гарнизона. Рвы никого не были в состоянии остановить. В общем, как крепость, Геленджик не заслуживал внимания, и во мне нарастало возмущение. Какой смысл прятаться, подобно кротам вместо того, чтобы возвести нечто-то мощное и достойное славы и величия николаевской Империи, о которой твердят все вокруг.

Я отнюдь не ее поклонник, но понимал: это убогое зрелище вряд ли могло возбудить в черкесах что-то большее, чем насмешку. Римляне приходили на земли франков и германцев две тысячи лет назад и строили акведуки и мосты, которые стоят и поныне. А здесь? Что останется здесь⁈ Одинокая коза и землянка? Имея в своем распоряжении флот, неужели так трудно завезти камень и возвести равелины? То-то, как помню, когда начнется Крымская война, всю береговую линию в срочном порядке эвакуируют. Выходит, все хваленая колонизация — не более чем пограничный кордон, превративший контрабандистов в королей Черного моря?

Так и хотелось кому-то сказать, глядя прямо в глаза: не можешь — не берись! Или то же самое, но в более крепких выражениях.

Впрочем, возможно, именно здесь сыграла роковую роль окружающая местность. Нездоровая, все окруженная болотами, с топкой грязью под ногами — и с враждебным населением! Держась подальше от пушек, местные в ответ на обмен салютами между крепостью и кораблями пригрозили нам шашками, потрясая ими в воздухе. Принять их жесты за приветствие наместника не пришло бы в голову и отъявленному лжецу.

— Такой великолепный порт — и такое запустение! — грустно вздохнул стоявший рядом Сафонов. — Самой природой тут назначено устроить торговлю. И через нее, доставляя местным жителям все им потребное, приучить их к выгоде дружбы с нами.