Когда в июне замерзла Влтава - Алексей Котейко

— И? Ты не смотри, что дома каменные и улицы мощёные. Подскали — деревня, всегда ею было и всегда останется. Сейчас они уже в ведении новоместского магистрата, но своего у них и раньше не было. А то, что богато живут — так ведь древняя привилегия, монополия на сплав леса и речные промыслы. Отсюда для всей Праги доставляют песок и лёд, а ещё тут таможня, которая собирает плату с купеческих судов на реке. Треть от сборов — подскальская. Тоже древнее право.

— Не знал, — признался Максим.

— Теперь знаешь.

— И где нам искать дом «У зелёного сома»?

— Спросим, — Иржи мотнул головой в сторону ближайшей корчмы, из которой как раз вышла очень старая и очень полная женщина, плотно укутанная в огромный пуховой платок.

— Везёт нам сегодня на старушек, — пробормотал Резанов.

— Пани! — Шустал кинулся было вдогонку, но женщина на его окрик остановилась и повернулась к стражникам. Сколько в давешней нищенке было смирения и какого-то затаённого желания казаться меньше и незначительнее, столько же в этой незнакомке было достоинства и даже словно бы властности.

— Чего звал? — осведомилась она у капрала неожиданно звучным низким голосом.

— Пани, не откажите в любезности. Как нам отыскать дом «У зелёного сома»?

Старушка, прищурившись, внимательно окинула взглядом сперва Иржи, потом подошедшего вслед за другом Максима.

— На что вам?

— Новости у нас для пани Магеровой, — сказал Резанов. Не по годам зоркие глаза впились в него двумя чёрными буравчиками.

— Новости? Хорошие?

— Да не так чтобы… — развёл руками капрал-адъютант, одновременно удивляясь тому, что отвечает на вопросы — пусть и незначительные — совершенно незнакомой женщины. Однако он почему-то интуитивно ощутил, что здесь и сейчас правильнее поступить именно так.

— Жаль. Хорошие были бы кстати, а то всё одно к одному. Пойдёте по улице до конца, а там у Ботича справа её дом и будет. Ну, раз уж вы всё равно к пани Магеровой, — она высвободила из-под платка руку и сунула Максу небольшой горшочек, плотно завязанный чистой тряпицей. — Не сочтите за труд передать? Скажете, чтобы мазь грела и растирала девочку каждые три часа, и днём, и ночью, и чтобы после каждого растирания укутала и держала, пока не пропотеет как следует.

— А что с девочкой? — поинтересовался Шустал.

— Болеет она, — отозвалась их собеседница. Потом вдруг ещё раз с прищуром окинула обоих взглядом, задержавшись на перьях и брошах, которыми были украшены их шляпы. Затем то ли фыркнула, то ли хмыкнула и, пройдя мимо парней, снова скрылась в корчме.

— Вот тебе и здрасьте, — растерянно почесал в затылке Иржи. — Что за день сегодня такой?

— Суббота, — машинально отозвался Максим, всё ещё державший на ладони горшочек. От глины шло ощутимое тепло. — Пойдём, пока не остыл?

Искомый дом отыскался быстро, и хотя был не хуже других на улице, всё-таки чем-то неуловимо говорил о наступившем здесь упадке. Резанов, замешкавшийся в воротах, несколько секунд разглядывал здание, и потом сообразил: на прилегающем дворе не было ни единого брёвнышка. Макс посмотрел влево и почувствовал уже начавшее понемногу забываться ощущение первых дней в Золотой Праге — ощущение узнавания и не узнавания одновременно.

В его время и в его мире там были улица и проложенная параллельно ей железная дорога на невысокой насыпи, переходящая в каменную кладку сначала низенького переезда над улицей, а затем и платформы «Витонь». Но тут не было ни разрисованной граффити платформы, ни переезда, ни самой улицы, а мощёный булыжник мостовой сливался с камнями приземистого мостика, перекинутого через глубокий и широкий овраг. На другой стороне оврага дорога начинала резко карабкаться вверх, к стенам Вышеграда, а под мостиком замерли в ледяном сне воды Ботича. Максиму на мгновение захотелось подойти и убедиться, что он действительно там — поток, который спустя четыреста лет и здесь, может быть, навсегда спрячут от дневного света в подземные трубы. Однако горшочек с мазью напомнил своим теплом, что времени на прогулки у них нет.

На стук дверь отворила третья за сегодняшний день старушка, одетая во всё чёрное, со скорбной складкой в уголках рта. В отличие от первых двух, эта была высокой и статной, только плечи чуть ссутулило неумолимое время. С удивлением оглядев стоявших на пороге парней, она нахмурилась:

— Кто вы, пане?

— Пани Магерова?

— Да…

— Прежде всего, — Максим протянул ей горшочек, — нас попросили передать вам мазь. Для девочки.

— Ох… Спасибо, — она порывисто схватила посылку.

— Сказано греть мазь и натирать девочку каждые три часа, ночью и днём, и после растирания всякий раз кутать, чтобы как следует пропотела, — отбарабанил Резанов, который по пути к нужному дому несколько раз мысленно повторял полученную инструкцию, чтобы ничего не забыть.

— Поняла, — закивала старушка.

— И ещё у нас к вам несколько вопросов, — деловито заявил Иржи.

Седые брови удивлённо поползли вверх:

— О чём?

— О пане Богумиле.

Макс, опасавшийся чего-то подобного, успел метнуться вперёд и подхватить одной рукой пани Магерову, а другой — едва не выпавший из её ладоней горшочек.

— Эффектно ты, — бросил он приятелю. Потом заговорил быстро, решив, что не ровен час — и старушка окажется в обмороке:

— Пани Магерова, мы из ночной вахты. Мы к вам сугубо по светскому делу, а не какому-то церковному.

Тихое хмыканье Иржи за спиной Резанова, видимо, должно было продемонстрировать сомнения друга относительно последнего утверждения.

— Мы тут почти как частные лица, и никто вас не тронет и не обидит. Ни вас, ни девочку, — закончил Максим.

— Если вы… — старушка сиротливо обхватила ладонями горшочек, словно он был последней соломинкой для утопающего. — Если вы насчёт пана Богумила, то, значит, он…