Системный рыбак 3 - Сергей Шиленко

что, передавала ему яблоки тайком от дяди, плакала от счастья, увидев его живым и здоровым…

То я не вправе вести себя как одна из тех тупых и бездушных рыб, из которых льет фонтан во дворе.

Я медленно опустил руки и обнял её в ответ. Осторожно, неуверенно, потому что не помнил, когда в последний раз вообще кого-то обнимал. В прошлой жизни я был не из тех, кто разбрасывается объятиями. Но… сейчас ведь у меня новая жизнь…

— Дурёха, — сказал я негромко. — Хватит реветь, все ведь теперь хорошо. Я здесь.

Она только сильнее прижалась, и я почувствовал, как её всхлипы постепенно стихают.

Мы просто стояли так, в тишине маленькой детской комнаты, пока за окном шелестели листья духовных яблонь, а где-то вдалеке журчал фонтан.

Мы так и стояли, не знаю сколько. Может две минуты, а может десять. Время будто замедлилось и перестало иметь значение.

Её всхлипы постепенно стихли, дыхание выровнялось. Сестра ещё какое-то время просто прижималась ко мне, словно проверяя, что я настоящий, что не исчезну, стоит ей разжать руки.

Наконец Эмма отстранилась. Шмыгнула носом и вытерла глаза рукавом, размазав по щеке чернильное пятнышко. Видимо, измазалась, когда писала.

— Извини, — пробормотала она, отводя взгляд. — Я обычно не…

— Забудь, — я махнул рукой и огляделся в поисках, куда бы сесть.

Она села на ближайшее кресло, а я устроился на краю её кровати, застеленной светлым покрывалом с вышитыми цветами. Только сейчас заметил, какая у неё уютная комната: рисунки на стенах, корзинка с лентами на комоде, стопка книг на полке. Всё очень… девчачье. И очень одинокое.

Пока она приходила в себя, я вспомнил про яблоко.

Второе, которое я машинально сорвал с ветки и сунул в карман. Достал его и протянул сестре.

— Держи.

Эмма подняла глаза, в которых ещё блестели непросохшие слёзы, и её губы дрогнули в улыбке. Она взяла яблоко, повертела в руках, разглядывая золотистые прожилки на красной кожице.

— Спасибо.

— Вот, — я оперся о спинку кровати с видом человека, выполнившего важную миссию. — Считай, что я закрыл перед тобой долг за то яблоко, которое ты мне подарила на рынке. Пару недель назад, помнишь?

Слова вылетели сами собой, и только потом я осознал, что именно сказал. Долг. Закрыл долг. Ёшкин кот, я что, начинаю рассуждать как Амелия с её сектантской одержимостью «раздачей добродетелей»? Или как Игнис, который готов был учить алхимии за миску ухи, потому что «долг есть долг»?

Нет, серьёзно, это заразно что ли? Пожил в этом мире пару месяцев и уже начал мыслить категориями долгов и обязательств, совсем как местный практик.

Эмма тем временем склонила голову набок, и в её глазах мелькнуло что-то лукавое.

— Брат, — сказала она тоном маленького адвоката, уличившего оппонента в логической ошибке, — ты угощаешь меня яблоком из нашего сада. Оно и так уже принадлежит нам. Разве можно считать это возвратом долга?

Я открыл рот и закрыл.

Девятилетняя пигалица только что меня переиграла. Причём красиво, в одно касание. С безупречной логикой и убийственной детской непосредственностью.

Но что-то в её словах зацепилось за внутренние струны и отозвалось приятным теплом. Она сказала «нашем саду». Не «моём», не «дядином». Нашем, то есть и моём тоже.

— Ладно, — я поднял руки в шутливой капитуляции, — признаю поражение. Твоя взяла, мелкая.

Мы оба рассмеялись. Негромко, чтобы не привлекать внимания, но искренне. Эмма захрустела яблоком, а я принялся жевать остатки своего огрызка, и в какой-то момент мне показалось, что всё правильно. Что так и должно быть: брат и сестра сидят в комнате, едят яблоки и смеются над глупыми шутками.

Хорошее ощущение, жаль, что редкое.

Когда смех стих, я поднялся с кресла и прошёлся по комнате, разминая ноги и заодно осматриваясь.

— Чем ты тут занималась, когда я залез в окно?

Рисунки на стенах оказались детскими пейзажами: река, холмы, дом с садом. Ничего особенного по технике, но старательно, с душой. А ещё было несколько семейных портретов, которые привлекли моё внимание. На них были улыбающиеся девочка, мальчик чуть постарше, видимо я, а также мужчина и женщина. Все они были нарисованы с особой старательностью, хотя пропорции были далеки от идеала.

Это наши родители?

— Писала тебе письмо, — голос Эммы донёсся из-за спины.

Я обернулся, удивлённый.

Значит, я ошибся. Когда наблюдал за ней с дерева, решил, что она делает домашнее задание или рисует. А она, оказывается, писала письмо.

Подошёл к её столу и заметил стопку исписанных листов рядом с чернильницей. Внушительная стопка, между прочим. Страниц двадцать, если не больше, исписанных аккуратным детским почерком.

— Это всё мне? — я потянулся к бумагам. — Похоже на целый роман…

Но не успел я коснуться верхнего листа, как Эмма вдруг вскочила с кресла, будто подброшенная пружиной. В два прыжка она оказалась у стола, выхватила стопку у меня из-под носа и спрятала за спину.

Её щёки полыхали.

— Это… это уже неважно, — выпалила она, прижимая письмо к себе. — Ты же пришёл. Зачем тебе читать?

Я приподнял бровь.

Хм… Что такого могла написать девятилетняя девочка своему старшему брату, что она теперь краснеет как помидор и отказывается показывать?

Часть меня хотела настоять, ибо любопытство, грызло изнутри, как голодная мышь зерно в амбаре, требуя узнать, что там, в этих страницах. Какие мысли, какие чувства, какие детали жизни в этом доме, которые могли бы пригодиться…

Но другая половина, что недавно обнималась с плачущей сестрой, решила отступить.

— Ладно, — я пожал плечами, делая шаг назад. — Как хочешь.

Эмма облегчённо выдохнула и быстро запихнула листы в ящик стола.

Я снова сел на кровать, давая ей время успокоиться. А потом спросил:

— Как у тебя вообще дела? Всё в порядке? Ну, не считая этого домашнего ареста?

Лицо Эммы изменилось. Улыбка, что до этого играла на губах, погасла, уступив место чему-то серьёзному и взрослому. Слишком взрослому для девятилетней девочки.

— Дядя перестал меня бить, — сказала она тихо.

Я внимательно посмотрел на неё. И только сейчас заметил то, что должен был увидеть сразу. На её руках не было синяков. Ни на лице, ни на шее. В прошлые разы, когда мы виделись на рынке, я замечал следы побоев, пусть и старался на них не пялиться. А теперь кожа сестрёнки была чистой.

— Хорошая новость, — сказал я. — Он что, испугался?

Может, мои угрозы всё-таки подействовали? Когда столкнулся с дядей в школе культивации, я дал ему понять, что не потерплю такого обращения с Эммой. Хотя, это странно, что он послушался бесправного подростка.

Эмма покачала головой.