Тень - Квинтус Номен

— Интересное предложение. Мы подумаем. Но представление на орден Ленина вы все же подготовьте. А с товарищем Головановым я поговорю… потом, когда он полностью поправится и мы победим в этой войне. Спасибо, Николай Нилович…

Пятнадцатого января Таня первый раз спать пошла на новое место: немцы выстроили рядом с новым госпиталем и новый жилой дом для врачей, а приказом Ивана Михайловича девочке была выделена в нем отдельная квартира. Причем в деревяшечном цехе второго завода рабочие изготовили — специально «для Белоснежки» — довольно приличную мебель, а товарищ Егоров через обком добыл для «лучшего хирурга города» разнообразную посуду и два комплекта постельного белья. Вроде бы пустяк, но даже обычную простыню новую давно уже найти было почти невозможно, а уж все остальное…

Еще Федор Савельевич в районе пошебуршал — и Тане досталась отличная пуховая подушка и стеганое одеяло: эти символы «красивой жизни» соорудили сельские бабы. Шэд — как специалист по всяким технологиям — была просто поражена тому, что эти самые деревенские женщины ручками соткали очень плотную ткань для подушки и легкую и мягкую — для одеяла. Таня Серова примерно знала, сколько стоит на рынке такая обновка — но секретарь райкома ее уверил, что колхозницы, узнав, что это для нее делается, деньги не взяли. И это было очень трогательно…

Таня лежала в уютной кроватке и, сквозь дрему, размышляла о том, что окружающие люди все меньше воспринимались ею как «объекты», и ей все больше хотелось сделать что-то приятное совершенно незнакомым людям — просто потому, что эти люди, сами с трудом выживающие, прилагали все силы чтобы ей жилось лучше. И не потому, что она лично им что-то хорошее делает, а потому, что она делает это хорошее совсем другим, и тоже незнакомым им, людям…

Вчерашний день закончился поздно, уже сегодня, причем уже часов в пять утра: пришел «вне расписания» санитарный поезд, который не смогли принять в Ярославле из-за переполнения тамошних госпиталей. Большинство раненых в поезде были не тяжелыми — но их было много, так что Таня Ашфаль простояла у стола с семи вечера и… в общем, пока раненые не закончились. Большинство, конечно, обошлось перевязками, которые выполняли медсестры, но около сотни операций все же пришлось сделать. Несложных — но после почти десяти часов стояния в операционной было так славно поваляться в кроватке!

Однако долго так нежиться ей не удалось: громкий телефонный звонок вытащил ее из постели, когда еще семи не было. Почему-то — причину Таня понять так и не смогла — телефоны в жилых помещениях было принято ставить в коридоре. А телефон в эту квартиру поставили еще до того, как в доме закончились отделочные работы, ведь ведущего врача могли вызвать на работу в любое время, поэтому даже в ее комнатушке в первом госпитале аппарат имелся. Правда, по Таниному требованию раньше ей не звонили: ножками добежать было как бы не быстрее, чем позвонить — а тут, вероятно, кто-то поленился выскочить на заснеженную улицу. И Таня, подходя к телефону, уже приготовилась объяснить звонившему, что она с ним сделает когда дойдет до госпиталя — однако в трубке раздался узнаваемый голос Николая Ниловича:

— Татьяна Васильевна? Извините, если разбудил…

— Ничего страшного. А что случилось? Товарищ Сталин решил мне пинков надавать за укладывание маршала в госпиталь?

— Нет, об этом вообще не беспокойтесь. Я по другому поводу: восемьдесят второй поезд, который через Вологду в Пермь ходил, везет больше пятисот тяжелых… Немцы при погрузке станцию накрыли и три госпиталя разбомбили, в поезде только врачей больше тридцати и медсестер под сотню… раненых — а врачей в поезде вообще нет! Поезд будет в Вологде через час-двадцать. Танюша, там доктора Воробьев, Буров и Горшкова — лучшие хирурги Ленинградского фронта, которые тоже тысячи раненых спасли… а еще…

— Я поняла, можете не продолжать. До Вологды мне лететь часа два плюс полчаса собраться.

— Спасибо, Танечка дорогая, я в тебе не сомневался. Только на своем У-2 в мороз лететь не надо: через полчаса примерно в Ковров прилетит Ли-2 санитарный.

— Скажите, пусть в Вологде поезд не разгружают и никого не трогают.

— Почему?

— Там и так госпиталя переполнены, всех даже врачей в одном месте не разместить, а я возьму с собой полную бригаду, по дороге до Перми сделаем больше, чем в Вологде смогли бы сделать.

— Ну хорошо… ты уверена?

— Абсолютно. Из Перми я вам позвоню, если там связь есть.

— Постараюсь связь организовать. Удачи тебе, наша добрая фея!

Рассказывать врачам, что такое «срочный вызов», не требовалось, так что когда самолет сел на аэродроме, то бригада — все двенадцать человек — его уже ждала. Десять минут на погрузку, затем час с небольшим полета, пятнадцать минут на дорогу до железнодорожной станции, пять минут на погрузку в поезд…

Правда, на вокзале случилась небольшая заминка: кто-то из вологодских врачей попытался девочку к поезду не пустить. Но товарищ Бурденко, вероятно, такую неприятность предвидел и врача, оглашающего окрестности матерными словами после Таниного пинка, встретившие самолет НКГБшники не очень вежливо отправили заниматься своими делами. А спустя пятнадцать минут, когда мчащийся поезд пронесся мимо полустанка со забавным названием «Паприха», Тор, аккуратно перекладывая тело доктора Горшковой на носилки, высказал свое мнение о происходящем Дитриху:

— Дас ист фантастиш, фюнф вундн ин фир минутн!

— Ты есть дурак. Это не фантастика, а фрейфройляйн Таня. Её же не просто так все русские врачи называют Фея.

— Это ее позывной на конвейере.

— Это — ее суть. Как там милиционеры, в обморок пока не падают?

— Держатся. Мы же самых здоровых с собой взяли.

— Не здоровых, а здоровенных. Но ты поглядывай: мы-то у стола стоим, а они носилки таскают. Чуть что — тут же зелье им в рот.

— Гюнтер следит, он же не зря кондуктором до войны работал: успевает и движение по вагонам регулировать, и за носильщиками приглядывать…

— И ты успевай, — ухмыльнувшись, ответил парню Дитрих. — Фея палочкой своей волшебной быстро машет… этого — во второй вагон. Да не сам! Милиции передай…

Спустя двадцать часов, когда поезд уже миновал Верещагино, Ольга Васильевна Горшкова, полусидя на неуютной лежанке, с грустью смотрела в окно. За окном, конечно, ничего видно не было: рассвет только начинался — но ее пейзажи не интересовали. Ольга Васильевна размышляла, и размышляла она о своей жизни: как опытный хирург, она прекрасно понимала, что работу придется менять — и неизвестно, получится ли у нее вообще остаться в медицине. Мысли у нее возникали очень невеселые — и когда к ней на полку села какая-то молоденькая медсестра, она, мазнув по ней взглядом, лениво сказала:

— Девочка, чего расселась? Папироску мне принеси.

— Перебьешься, — ответила та. — Курить вредно, особенно врачам.

— Тогда мне не вредно, мне врачом уже не быть: с такими ранами в хирургии мне делать уже нечего. А тебе, молодой такой, не стыдно так разговаривать с полковником медслужбы? Так что быстренько сбегай и принеси папиросы, я знаю, в купе начальника поезда лежит запас.

— Хрен тебе, а не папиросы. И вообще отвыкай от этой дурной привычки: у меня в госпитале не курят.

— Ну ты и наглая! Но я-то не у тебя в госпитале, так что…

— Считай, что уже у меня. Я решила, что всех медиков к себе заберу: нехрен вам просто так валяться и продукт на дерьмо бесплатно переводить. А тебя я уже починила, недели через две ты у меня уже к столу встанешь.

— Понимала бы что… с такими ранами мне по госпиталям месяца три валяться, но руки уже никогда не починить.

— Вот ведь зануда! Да починила я тебе руки, починила! Еще раз говорю: через две недели ты встанешь у меня к столу, подучишься немножко конечно — а через месяц сама нормально оперировать сможешь.

Ольга Васильевна, решив, что девочка просто спятила, снова отвернулась к окну. И спустя полминуты решила, что слегка погорячилась в оценке странной попутчицы: возле нее остановился здоровенный санитар и, отдав как-то неправильно честь, с сильным акцентом поинтересовался у девочки:

— Фрейфройляйн Таня, там у нас остановка была. Мышка сердце перезапустила, Дылда сказал, что парень выкарабкается, но может вы посмотрите?

— Тор, тебе не стыдно? Я двадцать часов у стола простояла, а Дылда — врач не хуже меня. По диагностике уж точно не сильно хуже. Да, надо в Перми телеграмму товарищу Бурденко отправить сразу как приедем.

— Мы можем отсюда отправить, тут в поезде есть радио.

— Радио — это хорошо. Пусть Бурденко