Тень - Квинтус Номен

— Вашей смерти. Коктейль мой действует очень просто: сильно повышается уровень адреналина в крови, по сути дела запускается своеобразная адреналиновая помпа. На весь срок действия коктейля запускается. Но если случается что-то страшное и происходит выброс этого адреналина, то с коктейлем этот выброс получается в разы мощнее, у человека начинается сильная дрожь и он попросту перестает контролировать свое тело — потому что помпа становится настоящей адреналиновой бомбой. Если этот человек стоит у станка, он может просто присесть рядом, перекурить или просто полчасика отдохнуть — а вот летчик в полете — он просто падает вместе с самолетом. Иногда, как например сейчас с вами произошло, и сердце останавливается — но это если летчику повезло. А если не повезло, то он в диком ужасе просто ждет, пока самолет не упадет и не сгорит вместе с ним.

— Вы хотите сказать…

— Да. Просто сердечко у вас оказалось ни к черту — но ничего, мы вас починим, — девочка нажала какую-то кнопку и негромко произнесла:

— Леночка, бегом ко мне! Ну так вот, сердечко у вас такого ужаса не выдержало, и мне пришлось вас обратно к жизни возвращать, а это… но мозг человеческий — орган очень мудро устроенный, так что все воспоминания об этом ужасе он у вас уже стер, и, надеюсь, навсегда. Леночка, — она повернулась к вбежавшей в кабинет молодой женщине в голубом комбинезоне, — у нас мелкое ЧП: товарищ решил трупом прикинуться, так что ты назначаешься личным врачом рядового Голованова, — и она указала рукой на летчика. — Третья восстановительная программа, о состоянии больного мне докладывать каждые два часа. Круглосуточно докладывать!

— Сделаю, Татьяна Васильевна, — и летчику показалось, что женщина в комбинезоне хищно улыбнулась.

— Я не рядовой…

— А я вас разжаловала в рядовые: у меня в госпитале все рядовые, даже Главные маршалы авиации. Но вы не волнуйтесь, это ненадолго, дня на три. Хотя я с удовольствием бы вас насовсем разжаловала: хлопот от вас… сейчас Николай Нилович наверняка примчится… хотя ему тоже не помешает обследоваться еще раз. Все, Елена Владимировна вас отвезет в палату. И не вздумайте права тут качать: я человек простой, надаю пинков так, что вообще забудете как с врачами спорить!

Когда Александра Евгеньевича на каталке везли по коридору, Елена Владимировна наклонилась к нему и тихо сказала:

— Вы действительно лучше Фею слушайтесь, потому что она пинается очень больно…

Глава 15

Главные маршалы нечасто попадают в госпитали, поэтому уже к трем часам на Ковровский аэродром приземлился Ли-2 с президентом Академии Медицинских Наук на борту. Николая Ниловича на аэродроме встретил Иван Михайлович, проводил его в госпиталь — где Бурденко обстоятельно поговорил с «больным». Затем он плотно пообщался с доктором Серовой:

— Мне очень интересно было бы знать, что произошло у вас в кабинете?

— Да ничего особенного. Этот летчик потребовал, чтобы я ему для летчиков предоставила коктейль бодрости, я ответила «фигушки» и объяснила почему. Он не понял…

— Очень интересно. А дальше?

— Он же упрямый, как стадо баранов, мог бы легко зелье на заводе украсть, а слова он понимать сам не захотел. Вот я ему на собственном, можно сказать, примере и продемонстрировала действие адреналиновой атаки. Обездвижила, вколола ему соответствующую дозу…

— Вы же его просто убили! И сами ему об этом рассказали!

— Ну, попугала дяденьку немножко…

— Он не дяденька, а Главный маршал авиации.

— И что, он от этого стал тетенькой? Зато на собственной шкуре понял и осознал, что летчиков гробить — это не очень хорошая затея.

— Ну да… А если бы он вообще помер?

— Ну что вы, Николай Нилович, у меня в госпитале никто не помирал. Не помирает и не помирать будет.

— Это верно… но в любом случае он маршал, а вы его… обездвижили. Мне ваши врачи, и особенно те, кто обучался у вас, говорили, что вы очень больно деретесь. А если он вас за нападение на старшего по званию…

— Да плевать. Во-первых, я девочка, мне пятнадцать лет. Если он расскажет, что его запинала пятнадцатилетняя девчонка, то над ним все до конца жизни смеяться будут. Во-вторых, он все равно ничего не помнит. Когда человек умирает, он испытывает такой ужас… мозг все воспоминания о нем стирает, иначе человек просто с ума сойдет. Ну, почти всегда стирает. А в третьих, я этот ужас не забыла, и приложу все силы, чтобы другим такого пережить не пришлось.

— А если и он не забыл?

— Я — не забыла ужас, но за это забыла все остальное. И он бы забыл — но ему повезло. А еще больше повезло всем тем летчикам, у которых адреналиновый взрыв в бою не произойдет. Что же до Голованова — у него сильное переутомление, сердечко слегка так пошаливает все же. Но Леночка его по третьей программе за трое суток на ноги поставит и станет наш маршал как молоденький лейтенант.

— Вы так уверены?

— Вообще-то его можно хоть сейчас домой отпускать: все же война, а он на войне отнюдь не балду пинает. Но раз уж подвернулась возможность парня слегка подлечить, я этой возможностью воспользуюсь. Кстати, пойдемте-ка и вы со мной в лабораторию. Мне вас тоже посмотреть что-то захотелось.

— А если я не соглашусь, вы меня тоже… обездвижите?

— Да как вам не стыдно даже подумать такое про маленькую девочку! Для нормальных людей, способных понять произносимые мною слова, у меня есть специально выдрессированные санитары, очень сильные кстати, — Таня рассмеялась. — Но вид у вас усталый, я бы вас тоже к себе в госпиталь на пару дней положила. В санаторий, представьте себе: вкусная и полезная еда, заботливые и красивые санитарки, — девочка изобразила «соблазнительную улыбку».

— Заманчиво. Но — никак, мне еще сегодня вечером… ночью уже, докладывать о состоянии Александра Евгеньевича Сталину.

— Понятно. Но после войны я вас обязательно к себе в госпиталь заберу. А пока, — Таня встала, достала из шкафа какую-то бутылку, налила из нее в маленький лабораторный стаканчик, — выпейте вот это. Не бойтесь, это всего лишь агдамский кагор с добавкой гранатового сока и аскорбинки, вещь довольно вкусная, очень полезная и абсолютно безопасная. Ну, в такой дозе, конечно.

— Ну и гадость же вы сотворили из «Агдама»! Впрочем, послевкусие забавное… Договорились. Но после войны я к вам обязательно приеду и мы поговорим уже обстоятельно. Надеюсь, уже скоро поговорим.

— Поговорим. И я буду очень благодарна, если вы по дороге в аэропорт зайдете к Голованову и расскажете, что он должен помнить для беседы со Сталиным — ну, чтобы его не засмеяли окончательно. А помнить он должен вот что…

Ночью, в кабинете Сталина, Бурденко, внутренне посмеиваясь, изложил «согласованную версию» — согласованную в том числе и с Александром Евгеньевичем:

— Его в госпиталь привез с аэродрома дежурный механик: там людей больше нет, для обслуживания одного У-2 много народу не требуется. Ну этот механик и провел его прямо в операционную. Не в саму, а в зал наблюдений, откуда врачи, на повышение квалификации туда направленные, наблюдают за операциями. Неподготовленному человеку картину операции на сгоревшем танкисте или летчике лучше все-таки не видеть, а он в окно уставился… Хорошо еще, что доктор Серова заметила, что Голованову плохо стало: она маршала подхватила, увела к себе, провела реанимационные мероприятия.

— Какие?

— Реанимационные. То есть, по сути, спасла от смерти.

— Мы думаем, что за это доктора этого следует наградить, а вы как думаете?

— Я тоже так думаю, но…

— Вы что-то добавить хотите?

— Да. За прошлый год доктор Серова провела более шести тысяч операций… сложных, даже очень сложных — но у нее ни один пациент не умер, а более девяноста процентов вернулись в ряды Советской армии. Я думаю, что она прооперировала уже больше раненых, чем любой другой хирург в Советском Союзе…

— Получается, что она делает по двадцать операций в день? Причем, вы говорите, сложных?

— Она делает даже такие, от которых любой другой хирург отказывается, причем просто обязан отказаться, так как риск причинить смерть слишком велик — а она излечивает и тех, кто у любого другого хирурга остался бы в лучшем случае инвалидом. А сколько она делает в день операций… по моим сведениям она при высокой нагрузке на госпиталь и сотню в день проводит, сутками от стола не отходя.

— Да, такой врач заслуживает высокой награды. Вы хотите представить ее на орден Ленина? Я готов такое предложение поддержать.

— Честно говоря, я хотел. Но когда я с ней заговорил о награде, она предложила… Ведь тысячи военных врачей героически работают на фронте и в тылу, рискуя и здоровьем, и даже жизнью! И она предложила учредить специальную награду для военных медиков. Особый медицинский орден. Я подумал, что было бы правильно назвать этот орден именем первого