Помещик 3 (СИ) - Шерр Михаил

Затраты на все ведущиеся работы огромные, всё, что мы получаем от торговли и наших калужских заведений, просто тут же улетает. Шахта уже понемногу начала приносить скромную прибыль, чему я был очень удивлён.

Я считал, что великолепным результатом будет, если шахта выйдет на безубыточный режим работы, но то, что она начнёт приносить прибыль, было приятной неожиданностью для всех.

Угольный пласт, который мы начали разрабатывать, оказался очень мощным, и его уголь был необычайно качественным для бурого угля.

Хотя, возможно, я ошибался в оценке его качества. Всё-таки угли, которые я видел в девяностых и начале нулевых двадцать первого века, скорее всего, значительно проигрывали тем, которые добывались на заре истории нашего угольного бассейна.

Но сейчас мы добываем уголёк изумительного качества — для бурого угля, конечно. Тому же каменному донецкому, который уже понемногу начал добываться, или завозному английскому мы проигрываем. Они нас делают по качеству, как говорится, в одну калитку. Но этот уголь стоит намного дороже нашего, и этот фактор — решающий.

Нашим углем топить экономически выгоднее, чем дровами любого самого лучшего качества. Доводить до ума, а главное в этом — сушка, его для потребителя проще. Он занимает меньше места и, неожиданно оказалось, что золы от него меньше.

Серафим Михайлович действительно гений печного дела, но, к сожалению, свои секреты он никому не сможет передать. Для этого надо чувствовать, как он сам говорит, душу камня и куска глины. Таких «чувствователей» на горизонте пока, к сожалению, не видно.

Именно благодаря его печам нам удаётся выдавать уголь десятипроцентной влажности, а когда установим вторую паровую машину, то влажность удастся снизить процентов до пяти, а возможно, и до трёх. Вот тогда наш уголь ни в чём не будет уступать английскому.

Первого февраля мы вернулись в Сосновку после «турне» по всем нашим калужским местам. Предыдущая ночь, проведённая в Калуге, выдалась беспокойной. Анна точно беременна, и у неё токсикоз. Запах практически любой пищи вызывает рвоту и почти постоянную тошноту, которая проходит только где-то после полуночи и часто возобновляется с рассветом.

Но прошлая ночь оказалась беспокойной ещё и по другой причине: кто-то пытался проникнуть в наш флигель. Драгутин, который был с нами, злоумышленника вовремя обнаружил, но задержать не смог.

Злоумышленник тоже оказался не промах. Каким-то образом, в свою очередь, обнаружил присутствие нашего серба и скрылся. Осталось такое впечатление, что он его просто почувствовал.

Мы вернулись в Сосновку в скверном состоянии духа и каком-то похоронном настроении. Я был уверен, что эти неизвестные нам люди попытаются проникнуть к нам ещё не один раз.

Следов взлома во флигеле мы нигде не обнаружили, ушёл злоумышленник как нормальный человек через дверь, которую, вероятно, заранее открыл.

Не понятно, был ли он один или с сообщником. А самое главное — как проник в наш флигель.

Накануне мы поменяли замок на входной двери, который неожиданно сломался рано утром. Вернее, даже сказать, что его неисправность была обнаружена в это время.

Мастер, менявший замок, закончил работу уже вечером и четыре ключа от него отдал мне в руки. Так что попадание ключа в руки злоумышленников и снятие слепка с него исключены.

Предательство кого-то из наших людей? Возможно. Но как он проник в дом? Никаких следов, кроме откровенного поспешного бегства через дверь.

Она была закрыта изнутри, и Драгутин, естественно, исключил вариант отхода через неё — вышибить с ходу нереально, открыть — нужен ключ. Но оказалось, что замок можно изнутри открыть без ключа.

Это сразу же вызвало самые весомые подозрения, что сообщник злоумышленников — мастер, менявший нам замок.

Но эти подозрения будет проверять господин Дитрих. Он прибыл на место происшествия буквально минут через пятнадцать. Мы ещё даже толком не решили, что делать, когда к нам чуть ли не в буквальном смысле вломились жандармы.

Я не мог даже предположить, что господин жандарм может быть в таком гневе.

Он прибыл с целой свитой. Но сначала он сам лично и ещё какой-то невзрачный человечек всё тщательно осмотрели. Невзрачный человечек даже на вкус попробовал язычок нашего замка.

Закончив, он что-то сказал Дитриху и вышел. Тут же зашли два офицера: жандарм и полицейский.

Не выбирая выражений и абсолютно не заботясь об ушах моей супруги, которая не могла не слышать его, господин подполковник высказал всё, что он думает по этому поводу зашедшим офицерам.

Оказывается, мы с женой — особо охраняемые особы, и случившееся — полное фиаско. Эти офицеры лично и все их подчинённые показали полнейшую, говоря языком двадцать первого века, профессиональную непригодность.

Они, раз, прозевали, как неизвестные проникли к нам. И, два, не сумели никого задержать. Было ещё три, и четыре, и, по-моему, даже пять.

Но я был в таком изумлении, что запомнил только раз-два. Анна, кстати, тоже. Три, четыре, пять не запомнились, как и интересные выражения и обороты речи господина жандарма.

А вот резюме я хорошо запомнил. Оба офицера поедут в Петербург в качестве арестантов, и их участи он не завидует.

Высказав всё это, подполковник Дитрих галантно извинился перед нами (Анна к этому моменту вышла из спальни). И фраза, что он гарантирует, что это не повторится, из его уст не прозвучала. Уходя, господин жандарм спросил, когда мы покинем флигель, и попросил разрешения всё здесь досмотреть и допросить абсолютно всех.

Из чего я сделал вывод, что повтор не исключён.

На Драгутина было страшно смотреть, мне показалось, что он в буквальном смысле почернел. Сотник не кричал и не ругался на своих людей, но вместе с Дитрихом допросил их тут же.

Анна весь день чувствовала себя хуже обычного, и уехать в Сосновку мы смогли только после обеда.

Заниматься чем-либо не хотелось совершенно, да и самочувствие Анны явно не располагало к этому. Она молчала, но я и без слов видел и понимал, что мне не надо её оставлять одну.

Сербы открыто выставили усиленные посты, попросили разрешения осмотреть нашу спальню и бесцеремонно покопались везде, даже там, где лежали интимные предметы женского туалета.

Анна отнеслась к этому совершенно спокойно и равнодушно, никак не отреагировав на их действия.

Мне не спалось. Часы пробили полночь. Затем половину первого, ещё через полчаса — час ночи. Анна лежала на спине рядом со мной, а не как обычно — на груди у меня, и, похоже, спала.

Тишина за окном стояла какая-то необыкновенная, хотя, скорее всего, это было моё такое восприятие.

Вот часы пробили половину второго, и тут же раздался какой-то еле слышный протяжный свист. Мне показалось, что где-то за окном, но уверенности в этом не было.

Анна глубоко и сонно вдохнула и перевернулась на живот.

Через какое-то время мне показалось, что дверь в спальню начала медленно открываться. На лампу, стоящую у изголовья постели с моей стороны, был накинут плотный колпак, и я, приподнявшись и оперевшись на локоть одной руки, второй потянулся к нему, чтобы снять.

Света луны и звёзд, проникающего через неплотно закрытые не очень плотные шторы, было достаточно, чтобы разглядеть, например, силуэты людей и очертания предметов.

И в тот момент, когда я почти дотронулся до колпака, от двери раздался тихий голос, и я увидел силуэт человека, шагнувшего в спальню через распахнувшуюся в этот миг дверь.

Но голос принадлежал не ему, он явно раздался сзади.

— Саша, будь умным мальчиком. Тихо и аккуратно встаёшь, чтобы не потревожить свою даму. Она у тебя вся брюхатая, и её не стоит лишний раз волновать.

Я в растерянности не знал, что делать. Заряженный револьвер лежал под подушкой, и можно, в принципе, вполне попробовать выхватить его. Но у того, что уже вошёл в спальню, я почти явственно видел в руках пистолет, и он гарантированно выстрелит.

У второго, того, кто говорил, гарантированно в руках тоже оружие. И одна из двух пуль, выпущенных в меня, наверняка попадёт в Анну.