Господин следователь 9 - Евгений Васильевич Шалашов

Я почему тебе все и рассказываю, чтобы ты дров не наломал, когда все узнаешь. А ты ведь завтра обо всем и узнаешь. Прибьешь купца, что потом? В тюрьму тебя не посадят, но карьеру себе испортишь. А нет –то все равно пятно на репутацию ляжет. А купчина уже осознал, что случится, ежели купец твою Анечку тронет. Какая Дума? Какие добрые отношения с купцами? Даже если лично тебя не брать — это к тому, что ни ты, ни товарищ министра вмешиваться не стану, неприятностей у Вавилова много будет. Ладно, если сумеет на своих ногах из уезда уйти, но скорее, что нет.

Раскуривая папироску, Абрютин сказал:

— Правильно говорят, что люди, которые любят унижать других, сами любят унижаться.

— Это ты о чем?

— Никогда в жизни не видел, чтобы человек в ногах валялся, — пояснил Василий. — Мне даже самому стало неловко. Уж на что у меня бывали — и воры, и конокрады, ни один из них в ножки не падал. Помнишь, про лазутчика рассказывал? И тот не просил, не вымаливал. А тут, целый купец первой гильдии.

— Надеюсь, ты ему морду не бил? — поинтересовался я.

— Такому и морду-то бить противно. Он же, оказывается, своим приказчикам велел сходить в гимназию, схватить девчонку и к нему притащить. А приказчиков-то он уже здесь нанимал. Один, как услышал, кого тащить, сказал — мол, побойся бога Николай Платонович! В тюрьму, если за дело, за глупость какую, да хоть и за кражу, не стыдно сесть, но за такое⁈ Девчонку, у которой матери нет, обидеть⁈ Да хоть бы и была, не по-божески. Позор на всю жизнь и самому, и семье. Второй, может и согласился бы, но понял, что здесь даже не тюрьмой пахнет, а содранной шкурой. За Нюшку Сизневу будет кому заступиться. И батька у нее есть, пусть и в крестьянах числится, но человек уважаемый, а за батькой купец Высотский стоит. Еще у батьки пристав Ухтомский в приятелях ходит. Может, самому купцу пристав с батькой ничего и не сделают, но мелким сошкам с ними лучше не связываться. Но есть еще следователь Чернавский из Окружного суда, который из рук государя часы наградные получил, а тот Нюшку Сизневу своей сестренкой считает. Так что — давай расчет, а не выплатишь, хрен с тобой, но я на такое не пойду, шкура дороже. Лучше из приказчиков в грузчики пойду, жалованье в три раза меньше, зато целым останусь.

Купец, пусть и недавно в городе проживает, но про Чернавского знает. Струхнул сразу, а тут и мои городовые, да еще и не объясняют, а сразу в пролетку садят, и к исправнику везут. А в кабинете у меня попытался похорохориться, а потом на пол брякнулся. Его, скотину такую, еще и утешать пришлось. Сказал — мол, я сам отец. А детки подерутся, потом помирятся, взрослым в их ссоры лучше не лезть. А уж пытаться гимназистке за синяк да разбитый нос сына мстить — это глупость. Если ты купец первой гильдии, себя уважай.

— А ты ведь тоже педагог, как и твоя свояченица, — заметил я.

— Станешь тут педагогом, — усмехнулся Василий. — Дело-то даже не в Ане, а в любой девчонке. Ладно, за твою барышню есть кому заступиться, а за других? Даст его парню в глаз простая девчонка, у которой ни отца, ни матери нет, что будет? Знаю, что мои городовые мимо не пройдут, а ты в тюрьму мерзавца отправишь, а девчонке-то каково? Ей же унижение! — Задумавшись —выкурить ли ему еще одну папироску, но передумал. — Пойдем-ка в дом. Вера давно мечтает песню в твоем исполнении услышать, а у Виктории гитара имеется. Да, Ваня, рука-то не помешает?

— Ничего, сыграю, — бодро отмахнулся я, проходя внутрь.

Что бы такое спеть? Ага, придумал.

— Отшумели песни нашего полка,

Отзвенели звонкие копыта.

Пулями пробито днище котелка,

Маркитантка юная убита.

Нас осталось мало: мы да наша боль.

Нас немного, и врагов немного.

Живы мы покуда, фронтовая голь,

А погибнем — райская дорога.

Руки на затворе, голова в тоске,

А душа уже взлетела вроде.

Для чего мы пишем кровью на песке?

Наши письма не нужны природе.

Спите себе, братцы, — все придет опять:

Новые родятся командиры,

Новые солдаты будут получать

Вечные казенные квартиры.

Спите себе, братцы, — все начнется вновь,

Все должно в природе повториться:

И слова, и пули, и любовь, и кровь

Времени не будет помириться[1].

[1] Булат Окуджава

Глава 12

Без названия — 2

Домой я вернулся к девяти часам вечера. По моему «прошлобудущему» — время детское, а по тутошнему — так уже поздно. Приличные люди спать укладываются, чтобы керосин со свечами зря не тратить. В столицах, там немного иной расклад, но мы в провинции.

— Надо же, трезвый пришел, — хмыкнула Анька, цапнув у меня из рук сверток с пирогами и утаскивая его на кухню.

Сверток, между прочем, увесистый. Завтрак утром можно не готовить, а обойтись пирогами. Как бы их подогреть? Ну, Аня придумает.

— И это вместо спасибо? — покачал я головой, начиная разуваться и раздеваться. Попутно попытался припомнить — запер ли на засов входную дверь? Ладно, потом проверю, когда перед сном в отдельный кабинет выходить стану. Что-то я у Аньки хотел спросить? Нет, про подбитый глаз реалиста потом, что-то еще… Ах, да. Вошел во двор, а из сарайки Манька подала голос, хотя ее уже там и быть не должно.

— Аня, а почему Манька у нас? Ты же сказала, что ее Ираида Алексеевна сегодня возьмет?

Моя сестренка вышла из кухни с куском пирога в руках.

— Ваня, ты извини, что пирог без тебя ем, он вкусный, а мне одной ужинать не хотелось. Чай со мной будешь пить? — затараторила барышня. Увидев мой кивок, касающийся чаепития, принялась отвечать на вопрос: — Ты представляешь, прихожу к бабке Рае, а она на попятную пошла. Дескать — прости, Нюшенька, передумала. Мол, старая я уже козу у себя держать, не управлюсь. Говорю — баб Рая, так мы же договаривались? Иван Александрович денег давал, чтобы хлев починить. А что теперь? И поить-кормить Маньку сама стану, чё там с утра забежать, да вечером? А сена ты ей и сама сунешь. А бабка в рев. Нет, все равно,