Господин следователь 9 - Евгений Васильевич Шалашов

— Ане сказала, чтобы она в следующий раз носы не била, синяки не наставляла, а шла ко мне. У нас с руководством реального училища договоренность — если их мальчики позволят себе неприличности по отношению к нашим девочкам, то сразу же ставится вопрос об отчислении. Но сколько служу в Череповецкой гимназии — такого не было. У нас мальчишки — хоть в реальном, а хоть и в Александровском училище, ведут себя очень воспитанно. За косу подергать, снежком запустить — это в порядке вещей, но чтобы за попу трогать?

Пока слушали, вроде и хмель, ударивший по мозгам, развеялся. А вот Василий решил, что нужно этот хмель вернуть на место, поэтому принялся разливать по третьей.

После положенной на закуску паузы, Абрютин приступил к изложению своей части рассказа:

— Сегодня, ближе к обеду… — посмотрев на меня, пояснил: — Как раз после того, как ты от меня ушел, ко мне мировой судья пришел — Соколов. Знаешь его?

Я кивнул. Разумеется, титулярного советника Якова Андреевича Соколова, мирового судью 1 участка я знаю.

— Так вот, мировой судья говорит — явился к нему с утра купец первой гильдии Вавилов и заявляет — желаю подать жалобу на оскорбление действием. Судья — а в чем суть жалобы? Кто вас оскорбил? Как именно? А Вавилов — мол, сына моего, учащегося реального училища, Илью Николаевича Вавилова, девка крестьянская побила. И хочу я, чтобы эту девку наказали — оштрафовали, рублей на сто, чтобы впредь неповадно было. Мол — у себя-то, где прежде жил, он бы эту девку сам наказал, но на новом месте недавно обосновался, хочет, чтобы все по закону было. Сколов спрашивает — и при каких обстоятельствах она сына оскорбила? Жалобу-то он примет, но на суде разбирательство будет. Свидетели нужны. И что за девка? Сколько лет? Купец говорит — дескать, в шестом классе гимназии учится. Судья прикинул, что лет получается четырнадцать или пятнадцать и говорит — мол, даже жалобу не возьму, потому что по законам ответственность за подобные преступления начинается с двадцати одного года. Вавилов тогда и говорит — мол, придется тогда нанять кого, чтобы выдрали девку. Куда годится, если крестьянка купеческого сына бьет?

Я слушал рассказ Абрютина и вначале меня он забавлял. Купец дурак, не понимающий, что лучше и для него, и для его сына помалкивать и не раздувать скандал. Девчонка побила! Такое надолго запомнится. Вырастет Илья Вавилов, а ему это напомнят.

Забавляло, пока не услышал, что мою Аньку собираются выдрать, и решил, что пора вставать и отправляться к купцу.

— Василий, а где этот купец живет? — поинтересовался я.

— Ваня, ты вначале дослушай, — попросил Абрютин.

— Н-ну? — кивнул я, а сам уже словно бы на иголках сидел. Я тут сижу, пироги трескаю, а там мою Анечку бьют?

— Иван Александрович, доверьтесь своему другу, — попросила Виктория Львовна. — Я тоже уже сама не своя, но если Василий сказал, чтобы вы дослушали, а не бежали Анну спасть, то волноваться пока не стоит.

— Да, Ванечка, кто позволит нашу Аню обидеть? — вступила в разговор Вера.

Я удержался на месте только усилием воли, а Абрютин продолжил:

— Соколов купцу пояснил, что если тот прикажет девку выдрать или, сам ее изобьет, то получит годика два тюрьмы. Ни деньгу тут не спасут, ни связи. Правда, если с хорошим защитником — но хороший за такое дело не возьмется, да с деньгами — компенсация девке за ущерб, какую она сама запросит, если простит во время заседания суда, возможно, присяжные и признают, что заслуживает снисхождения. Но это вряд ли. Неважно, что это крестьянка, или мещанка. Тут уж, не только побои, но и самоуправство. Не при крепостном праве. А потом любопытно судье стало — мол, а что за девка-то такая? У нас и мещанки в гимназии учатся, и крестьянки. Купец говорит — мол, звать Анькой, фамилия Сизнева. Отец у нее крестьянин деревни Борок. Судья мне сказал — мол, как фамилию и имя услышал, так чуть плохо не стало. Купцу говорит — дескать, если за обычную девку тюрьма грозит, то за эту… будет вам… в смысле — совсем плохо будет.Вавилов удивился — мол, что за крестьянка такая? А судья ему — мол, ежели Аньку Сизневу обидеть, тут уже может и законодательство Российской империи не помочь. Скорее всего, и к самой купеческой персоне самосуд применят. Купец вообще в удивлении — мол, у меня два парохода, склад в Торжке, да капитала сто тысяч. У меня с городским головой отношения добрые, меня в Городскую думу должны избрать. Да у меня в Медведицах, где раньше жил, и пристав, и сам исправник с руки кормились! Что тут какая-то крестьянская девка? Соколов купчине попытался объяснить, что к чему, но тот убежал, не дослушал.

— А ты что сделал?

— А что я? Не самому же к купцу идти, много чести. Отправил курьера к городовым, приказал немедленно купчину Вавилова ко мне доставить. Вызвал, объяснил, что он в таком уезде живет, где законы писаны не только для толстосумов, а для всех. А если он собирается в нашем городе жить, капиталы преумножать, то будь добр относиться с уважением и к законам, и к другим людям.

Абрютин притих, посматривая на графин, в котором осталось еще добрая треть. Верочка вскочила и, нарушая все правила, сама налила рюмочку любимому мужу. На меня посмотрела вопросительно, а я кивнул — мол, давай.

Я обратил внимание, что принимая рюмку из рук жены, Василий, словно бы невзначай, погладил её ладонь, а Вера, словно бы ненароком, прижалась к мужу. Эх, и я так хочу. Чтобы Леночка была рядом, а я мог хотя бы погладить ее по ручке.

И мы снова притихли, зазвенев рюмками и вилками. Я решил, что наливки мне хватит. Кто ее знает, эту «рябину на коньяке» домашнего производства. Все-таки, надо домой.

— Пойдем, покурим, — предложил Абрютин, поднимаясь из-за стола.

— Так он же не курит? — удивилась Вера.

— Ничего, компанию составит.

Раньше Василий курил дома, но в последнее время перестал. Понимаю.

Вечер теплый, можно даже шинель не накидывать.

— Вася, я все-таки пойду.

Я уже представил, как два здоровенных бугая держат мою сестренку за руки, а третий бьет плетьми. На хрен, ни бугаев не останется, ни всего прочего.

— Ваня, не глупи, — строго сказал исправник. Пояснил: —