Помещик 2 (СИ) - Шерр Михаил

— Дней за пять до Рождества я, Александр Георгиевич, сам приеду к вам в имении. Будьте готовы к тому времени. И не исключено, что по весне вам придется самому отправиться на Кавказ.

Почти на автомате я прощально кивнул головой и пролетка укатила, увозя отставного подполковника.

«Да, Саша, вашу жизнь здесь пресной не назовешь, — мысль пролетела в моей голове как метеор, — чуть ли не каждый день неожиданности. А кто-то когда-то считал, что в доэлектрические времена жизнь текла тихо и размеренно».

Поэтому я не удивился, когда на пороге двора гостиницы, меня встретил не трактирный слуга, а Никанор стремянной камердинер Анны. Андрей подошел и молча встал сзади.

— Анна Андреевна, велели кланяться… барин, — на слове «барин» Никанор запнулся, было такое впечатление, что он его с трудом из себя выдавил. — Они велели передать, что просят вас ждать на почтовой станции, где вы расстались.

Я усмехнулся и спросил Никанора:

— Скажи-ка, а как ты Анну Андреевну называешь? Барыня или еще как? — я только слышал как к Анне по имени отчеству обращались дворецкий Семен и горничная Луиза и резонно предположил, что всё остальные обращаются так же.

— Анна Андреевна. У нас так всем велено обращаться.

— Понятно. Давай-ка ты ко мне тоже по имени-отчеству. И остальным скажи. Знаете моё имя-отчество? — я посмотрел в глаза Никанору.

Он смутился и отвел взор, а я перевел свой на Андрея, который все понял правильно и бойко ответил:

— Александр Георгиевич… — он явно хотел добавить «барин», но я опередил.

— Неси, багаж. А ты, Никанор, зови пролетку или что там будет, чтобы сейчас же ехать.

Когда половой повел меня в мой номер по длинной деревянной галерее второго этажа постоялого двора почтовой станции, куда мы принхали уже в сумерках, я вдруг испытал самое настоящее дежавю.

Я как копанный остановился и с трудом преодолел желание начать трясти головой чтобы отогнать это чувство.

«Господи, откуда это дежавю, мы же с Анной сюда не заходили, — подумал я и в тот же миг понял что это мне напоминает. — Это надо же».

Не помню в каком классе, кажется все таки в девятом, мы проходили «Мертвые души». Литературу у нас вела классная Виктория Батьковна — вот хоть убей, не помню отчество.

Ей было около пятидесяти. Она по полной программе использовала свои возможности классного руководителя. Классный час у нас бывал не больше пятнадцати минут, а затем урок литературы.

Пару раз мы пытались возмутиться, кто-то даже хотел подключить родителей, но возмущение быстро сошло на нет. Правда самому возмущателю пришлось в раздевалке немного нахлобучить, но он всё правильно понял.

Викторию все быстро простили и полюбили. Она была справедливая тетка, а уроки литературы почти сразу же начали вызывать какой-то щенячий восторг практически у всех в классе.

Опрос и прочие учебные гадости она проводила минут за десять, а потом читала нам то, что мы изучали.

Читала она изумительно и с выражением, очень артистично и на разные голоса. При том все произведения положенные по программе и даже сверх неё.

И вот на этой галерее я вдруг почти явственно услышал её голос, когда она читала нам эти самые «Мертвые души».

Встретивший меня половой был наверное точной копией гоголевского. Высокого роста, живой и вертлявый, в длинном демикотонном сюртуке со спинкой почти до самого затылка.

«Ну прямо как у Николая Васильевича», — пролетела мысль. Я усмехнулся и шагнул в открытую дверь номера или покоя, как написал Гоголь. Её любезно открыл половой.

Вспомнивши Гоголя, я ожидал увидеть тараканов, выглядывающих из всех углов, но комната неожиданно оказалась чистенькой. Без этих соседей и даже с кроватью в полкомнаты с постелью, застланной чистым, но откровенно уже бэушным бельем.

Стол и комод были в наличии, как и дверь в соседнюю комнату с двумя узкими кроватями. Куда тут же был занесен мой багаж и все принадлежности Андрея и Никанора.

Получив от меня полтинник, половой согнулся почти воткнувшись головой в пол, непрестанно благодаря моё благородие. Молодец одним словом.

Не зная моего реального чина, он вероятно решил, что самое разумное считать меня благородием. Я ухмыльнулся, ничего собственно не имея против.

Половой вообще-то действительно молодец: правильно расценил ситуацию. По всем признакам приезжает барин с двумя слугами, отпускает экипаж, просит двухкомнатный номер и чтобы в одной из них непременно была большая кроватью.

И половой явно рассчитывает на чаевые, хотя возможно их сейчас называют иначе.

На поздний ужин я велел подать только чай с какой-то сладкой булкой. Ночью я «силу воли позвал на подмогу» и заснул, крепко и без сновидений.

Анна приехала еще до полудня следующего дня с красными заплаканными глазами, вообще без какого либо макияжа. Волосы были заплетены непривычно в одну косу, уложенную в плоский пучок на затылке, заколотый простым костяным гребнем.

Выйдя из кареты, Анна оглядела все вокруг, её глаза наполнились слезами и она приникла мне на грудь.

— Саша, я не хочу здесь останавливаться. Давай поедем сразу же домой.

Я слегка повернул голову и увидел Никанора в глазах которого было ожидание моего приказа.

— Несите вещи и побыстрее.

Перед тем как закрыть дверь кареты я подозвал полового, который помог Андрею и Никанору.

— Ты братец, крепостной или свободный?

— Свободный, мой тятя отставной солдат. Меня в службу не забрали, — он быстро закатал рукав и показал большой уродливый шрам на левом плече. — Я два годика рукой не владел, думали усохнет.

— А звать тебя как?

— Петрушка, ваша благородие.

«Ну прямо все по Гоголю», — подумал я, усмехнувшись.

— Приходи ко мне служить. Если надумаешь, то в Калуге найдешь трактир Вильгельма Тэтчера, спросишь управляющего и скажешь что тебе на службу звал Александр Георгиевич, — я протянул половому полтинник.

— Благодарю, ваше благородие, — половой согнулся до земли.

— Семен, трогай, — я захлопнул дверь кареты и мы отправились домой.

Анна вынула из волос гребень с заколками и тяжелая коса упала на плечи. Я сел рядом и она зарыдала, опять приникнув мне на грудь.

— Саша, моя матушка…

Через несколько минут она рассказала, что её матушка, которая много болела после смерти мужа, а затем зятя, последние две недели постоянно лежит в постели из-за сильной слабости.

— Но она, Саша, железная женщина. Батюшка всегда говорил, что после полученных ран только матушка поднимала его. Я ей сказала, что останусь с ней, но она велела мне ехать домой и объясниться со свекровью. Матушка не хочет уходить с тяжелым сердцем из-за моей ссоры с ней и её проклятий в мой адрес. А Ксюшу она попросила не забирать.

Больше Анна не плакала и почти всю дорогу ехала молча прижавшись ко мне.

Как только мы проехали Малоярославец, Анна попросила остановиться и вышла из кареты.

Она подошла к развилке дорог, показала на проселок и спросила:

— Ты был в имении Алексея Васильевича?

— После возвращения домой еще не довелось.

— Эта дорога ведет в его имение, не доезжая, поле на котором ранили его и моего батюшку. Мне он его показал когда мы ехали в гости. Я была еще ребенком но запомнила.

Было уже достаточно прохладно, но ночам были местами сильные заморозки и кое-где уже лежал снег. В карете было тепло, небольшая печка хорошо нагревала её обе секции. А те кто ехали наверху, основательно укутывались в предусмотрительно взятые тулупы.

Анна вышла без верхней одежды и скорее всего быстро бы замерзла. Но я услышал сзади шаги и повернувшись, увидел идущего к нам Андрея. Он нес салоп и меховую шапку Анны.

— Александр Георгиевич, — называть меня по имени отчеству ему было еще не привычно, но на барина он уже не сбивался. — Анне Андреевне…

— Да, Андрей, спасибо. Давай я сам.

Я взял салоп и накинул его на плечи Анны. Она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Спасибо, Саша, я уже действительно стала замерзать.