Французские гастроли (СИ) - Ковригин Алексей

— Я в этом уверен! Вот и предполагаю, что могу за границей задержаться ещё на пару лет. А там, чем чёрт не шутит? Может и Америка моим спектаклем заинтересуется. На Бродвее много серьёзных театральных площадок так что загадывать наперёд не стану, но лет на шесть если не более, вполне могу командировку растянуть, а это срок немаленький!

— Сонечке сейчас шестнадцать, и она вполне зрелая девушка, я это вижу. Мама! Вот не нужно так вскидываться на меня вашими подозрительными глазами! Я не сегодня это увидел. Всё прошлое лето Сонечка ходила со мной на пляж, а с моим зрением пока что всё в порядке. И вот так тоже на меня смотреть не надо, всё было пристойно. А её попытки сблизиться со мной начались не сегодня, но за это её не осуждаю и с вами этого обсуждать тоже не намерен.

— Вот и получается, что к тому времени, когда я вернусь домой, Соне исполнится двадцать два года. Это в лучшем случае. А еврейские девушки к этим годам уже имеют минимум одного ребёнка и вынашивают второго. Так зачем же я буду рушить девушке жизнь? Взять её с собой я не могу, вы это и сами прекрасно понимаете, а оставить девушку одну и с ребёнком? Я об этом даже и не думал!

Мама смотрит на меня каким-то задумчивым взглядом, словно на безнадёжно больного и сожалеюще произносит: — Ну и дурак. Уж втроём-то одного ребёночка мы как-нибудь и без твоей помощи вынянчили! Надо было тебя в детстве тоже мокрым полотенцем по голой попе пороть. Как Бэлла Соньку сегодня учила, может быть, и поумнел бы! — мама уходит к себе даже не взглянув в мою сторону. Вот и попробуй пойми этих женщин! Вторую жизнь живу, а так ничему и не научился.

* * *

Ранними вечерами я «выгуливаю» свой костюм, он уже понемногу «притёрся» ко мне и сидит безукоризненно. Мама серьёзно отнеслась не только к моему «правильному воспитанию», но и за внешний вид принялась со всем рвением и знанием дела. Мой костюм-тройку «строил» сам Адам Кравиц, по мнению мамы лучший мужской портной Одессы. Семейное дело польских евреев в Одессе пользуется повышенной популярностью, у него «шьются» самые уважаемые люди Одессы, а значит и я этого достоин.

Бородатый анекдот из моего прошлого о еврейском портном из Одессы и его клиенте в костюме от парижского кутюрье «смотрите, такая глушь, и как шьют!» развеселил старого еврея до слёз, и он пообещал, что в Париже мне краснеть за Одессу не придётся. — Миша, конечно, в Париже сейчас много наших, но Кравиц один!

— Так пусть они там сибе видят, шо Адам ещё жив, чтоб они обо мне не думали. И Кравиц ещё немножко шьёт и осмелюсь предположить, что шьёт даже немножко лучше, чем то, что поставляют в магазины государственные фабрики! Разве пристойно молодому симпатичному человеку сегодня ходить в том, что ему предлагает советский ширпотреб? Да это даже покойнику на собственные похороны одеть неприлично. А разве это можно носить?

— Вы спросите почему нельзя? Так я Вам отвечу! Вот почему в трамвае молодые девушки держаться за спинку сидения, а не за поручень? Не знаете? А ваша мама знает! Потому что в советской блузке взяться за верхний поручень барышне просто неприлично. Все пассажиры вагона будут пялиться не в окно на красивые пейзажи, а любоваться пупком этой девушки и разглядывать цвет её панталончиков, выглядывающих из-под верха юбки! Блузка просто бесстыдно задерётся и девушка будет выглядеть возмутительно непристойной.

— Ваша мама не просто шьёт блузку, она создаёт шедевр и облекает в него свою клиентку. И как бы высоко ни были подняты руки мадам, нескромный взгляд охальника никогда не увидит ни цвета её панталончиков, ни её пупка если, конечно, дама не захочет этого сама. Миша, я старый человек и прожил долгую жизнь. Я никогда и никому не жаловался, но Вам я признаюсь.

— Миша! Когда я еду в трамвае, я просто закрываю глаза. Иначе мне кажется, что со мной едут все физически ущербные жители Одессы. Разве можно носить костюм, в котором поднятая рука вместо изящной лёгкой складочки на плече показывает волосатое пузо горбатого мужчины? Так как и рубашка этой несчастной жертвы ширпотреба задирается вверх вместе с костюмом, и образует такой горб на плече, шо мне становится просто страшно на это смотреть!

Я рассматриваю в зеркале своё отражение в элегантной тёмно-синей «троечке», белоснежной сорочке с галстуком-бабочкой в цвет костюму и не могу отделаться от мысли, что где-то я уже видел этот наглый и самоуверенную взгляд. Господи, да это же вылитый «Волк с Уолл-стрит»! Только Леонардо Ди Каприо темноволос и брутален, а я сейчас скорее похож на смазливого блондинчика.

Надеюсь, со временем заматерею, и эта юношеская «смазливость» пройдёт, но взгляд ярко синих глаз уже сейчас по волчьи хищный. Не-е-е! Я не волк, я волкодав! Меня не интересуют тупые и беззащитные овцы, я рождён чтоб истреблять хищников. И для меня не важно, где они сейчас находятся, в своих офисах на Уолл-стрит или в учебных классах лётных школ. Обещаю, мы скоро встретимся!

Мой наряд завершает тёмно-синяя фетровая шляпа, модные итальянские туфли и «элегантная» пижонская трость. Если шляпу я заказывал сам у знакомого мне дельца, через которого приобретал журналы, то трость — это подарок мамы. Не ведаю у кого и в какой лавке она приобрела этот старинный антиквариат, но сначала и брать её не хотел.

Тяжёлая! Не знаю, что там за дерево, но если бронзовым набалдашником огреть по голове, то черепно-мозговая травма гарантирована. Да и самой тростью рёбра можно пересчитать неслабо. Но «тросточка» оказалась с секретом и меня это подкупило. А вдруг и правда пригодится? Аксессуары к костюму привели меня в лёгкое замешательство и смущение. И своей дороговизной, и некоторой помпезностью. Но мама просто отмахнулась от моих робких попыток отказаться от всего этого великолепия:

— Миша! Это не просто «цацки», как ты их называешь, а твоя страховка на всякий непредвиденный случай. В первую очередь это золото, которое примет любой ломбард в любой стране.

Ага! Щас! Стану я сдавать в ломбард мамины подарки, тем более такие шикарные и почти «именные». Ну, золотой православный крест, больше смахивающий на небольшое распятие в случае чего сдать-то конечно можно. Тем более у него такая крупная и тяжёлая «цепура», что «братки из лихих девяностых» просто обзавидовались бы. Но вот золотой «Брегет», массивный перстень, крупные запонки и всё это с красивыми вензелями из двух начальных букв моего имени и фамилии, не собираюсь сдавать ни при каких обстоятельствах.

У мамы свои резоны «упаковать» меня в золото. Она боится, что мне «опять придётся голодать и просить милостыню». Договорённость с Полем Дюка о моём обучении в силе, но оплачивать обучение буду я сам. У Муздрамина нет средств на эту статью расходов, так что моя «командировка» и направление на стажировку— это, по сути, всего лишь фикция и повод беспрепятственно выехать за границу.

А как и на что там будет жить «командированный» это уже не их забота. С большим трудом удалось выбить (в виде исключительного случая) разрешение на вывоз трёхсот долларов вместо разрешённых трёхсот рублей. А что мне делать во Франции с советскими рублями если ни один зарубежный банк советские червонцы больше не принимает? Плюнув на всё, обменял у одесских валютчиков пять тысяч рублей из своей «кубышки» на пятьсот баксов сотенными купюрами.

Вообще-то раньше в кубышке денег было намного больше, но год назад вложил их в «дело». Баксы буду вывозить «внаглую» в кармане костюма, отберут так отберут. Если начнут шмонать на таможне, то найдут и отберут всё. И мою «заначку», и «цацки», и мамину контрабанду в саквояже. Кстати, у этого саквояжа интересная история. Это подарок самого «железного Феликса» моей маме!

— Миша, после рэволюции и гражданской войны началась такая страшная инфляция, шо деньги совсем ничего не стоили. Баул из-под денег стоил дороже, чем сами деньги в бауле. Ценилось только золото и бриллианты. Но откуда у меня это могло взяться если мой Юзек давно уже всё сдал на нужды своей рэволюции? Я шила только за продукты, но часто ложилась спать совершенно голодной.