Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko

«Что он тут делает? Разве писарей берут в экспедиции?» — удивился я.

— Дэсят манэт! — заорал я громко, подражая местному говору.

Базар ахнул.

— Побойся бога, азиатец! — возмутился Рукевич, меня не узнавший из-за башлыка, которым я закутал лицо. На торжище многие так ходили.

— Апполинарий! Это я, поручик Варваци! — тихо шепнул я на ухо унтеру.

К чести моего сослуживца по Эриванскому полку, он не растерялся. Моментально мне подыграл.

— Пять манэт! Пять!

— Восемь!

— Давай! — хлопнул мне по руке унтер. — Только уговор! Поможешь мне тушу в крепость затащить!

Я победно оглянулся на примкнувших к моей группе убыхов, которые продали мне кабана. Они яростно затрещали на своем «гыр-гыр», но несложно догадаться, о чем шел спич. Их диалог можно было перевести примерно так:

— Чертовы урумы! Хуже армян и джугутов[2]! Везде свою выгоду найдут!

— С ума сойти! За какого-то грязного кабана дали цену четырех баранов!

— Эй, брат! Кажется, в лесу еще кабаны остались! Нужно торопиться, пока остальные не расчухали!

Убыхи бросились сломя голову к своим коням.

— Ждите здесь! — приказал я своим бодигардам.

Впрягся в лямки вместе с Рукевичем и потащил кабана в крепость.

— Писарь! Ты что здесь делаешь?

— Уже не писарь, — победно взглянул на меня Апполинарий и скосил глаза на Георгиевский солдатский крест на мундире. — Вернулся в родную строевую роту.

— Поздравляю с Георгиевским крестом! За что получил? Когда ждать производства в офицеры?

— Получил за спасение погибающих во время шторма. А до производства придется ждать не меньше года. Нас, разжалованных в солдаты, быстро не награждают офицерским чином. И лишь по личному распоряжению Государя[3].

— Я здесь тоже из-за шторма. Прибыл вытаскивать из плена моряков.

— Да вы что? — Рукевич поразился так, что встал как столб.

— Тащи, унтер, тащи! Не привлекай внимание. Кто есть в крепости из старших офицеров нашего полка?

— Подполковник Резануйлов.

— Не знаю такого. А кто командует?

— Генерал-майор Симборский. Андрей Михайлович.

— Сразу веди меня к нему.

— Слушаюсь!

— Прекрати! Давай без чинов.

— Раз без чинов, позвольте вопрос? Почему поручик?

— Произведен за отличие через чин!

— Ничего себе! Даже боюсь спросить, за что!

— Вот и не спрашивай.

— Понял!

Зашли в крепость. Рукевич выступал в роли гида.

— Тут у нас кордегардия. Направо госпиталь с цейхгаузом. За ним жилье маркитанта. Далее запасной пороховой погреб. Стоки для сбора дождевых вод.

— Полли, ты ври да не завирайся! Вижу пока груды камня, досок и кирпича.

— Эка вы меня на англицкий манер окрестили. Мне нравится.

— И меня зови Коста.

Рукевич кивнул. Не успел и шагу сделать, как раздался окрик.

— Унтер! Почему посторонние в крепости⁈ Кто разрешил⁈

Ба! Еще один старый знакомый. Штаб-офицер Малыхин! Делать нечего: этот прицепится — не отстанет. Я приоткрыл башлык.

— Иди ты! — поразился Малыхин.

— Иду! — ответил я. — К генерал-майору.

— Ступай, Рукевич! Дальше я сам!

Подхватив меня под локоть и ломая мне всю конспирацию, штаб-офицер потащил меня к палатке Симборского. Застрочил как из пулемета. Высыпал на меня град вопросов и, не дожидаясь ответов, вывалил кучу полковых новостей. Из важного уловил лишь про следствие над Дадиани и допросы Золотарева.

— Не выйдет у вас дуэли!

— Малыхин! Ну, Бога ради! Оглянись вокруг! На меня посмотри! Ну, какая дуэль?

— И правда! — засмеялся Малыхин. — Давай я тебе презанятный анекдотец расскажу!

Я обреченно кивнул.

— На майдане был?

— Через него и проскочил в крепость.

— Видел солдат в числе покупателей? Ничего не смутило?

— Видел. А в чем проблема?

— Как по-твоему, могут у солдат заваляться рубли или даже абазы в походе? Задумался? Вот! Эти стервецы вот, что удумали… Монету свою стали чеканить!

— Пади ты! — поразился я.

— Вот тебе истинный крест!

Малыхин залез в карман. Вытащил блестящую монету и передал мне. Я вгляделся. С одной стороны греческая, с другой — не то персидская, не то грузинская. Сплав оригинальный, звонкий.

— Красивая, — не мог не оценить я фальшак. — И выглядит как настоящая.

— Только пальцами не гни. Сломается, — предупредил меня Малыхин. — Вылили из гипса форму, где-то нашли металл…

— Известно где! — усмехнулся я. — Как и горцы. С сожжённых кораблей. Этакая кооперация…

— Думаешь? — задумался Малыхин. — Эх, не миновать этим фальшивомонетчикам шпицрутенов.

— Продай!

— Тебе? На что она тебе сдалась?

— Нумизматическая редкость! С блестящей легендой!

Малыхин сдвинул кивер. Почесал лоб.

— Вы, греки, знаете толк в коммерции! Держи! Так дарю! В награду за идею[4].

— Ты, Малыхин, все же дай знать начальству. Прознают горцы — и прощай торжище! А мне через него в крепость очень удобно попадать. Надеюсь, не впервой у вас в гостях.

— Да и пусть прознают! Евреи уже ассигнации берут.

— Евреи? Здесь?

— Ну, да! Горские.

Мой визит в крепость — просто праздник открытий. Сначала солдатская монета, теперь таты. Невольно на ум пришла старая песенка: «евреи, евреи, кругом одни евреи…» Почему ее считали антисемитской? По-моему, очень даже хвалебная. Я бы не отказался, если бы в позднем СССР распевали у студенческого костра: «Ах, эти греки, греки! Кругом одни греки!»

«Кстати, насчет евреев… Есть отличная идея!»

Я откинул полог палатки Симборского.

— Господин генерал-майор! Поручик Варваци Эриванского полка прибыл с докладом о подготовке к выполнению личного поручения адмирала Лазарева!

[1] Грузинские правители после присоединения Грузии чеканили свои монеты. Потом в Тифлисе был устроен монетный двор, который выпускал абазы до 1835 года. После абазы стали изымать из обращения.

[2] Ругательное название горских евреев на Северном Кавказе. Соответствует русскому «жид».

[3] Унтер А. Ф. Рукевич станет прапорщиком в августе 1839 г., через год после получения солдатского Георгия. С этого момента начнется его боевая карьера, завершенная с генеральскими эполетами.

[4] Реальная история.

Глава 11

Вася. Тифлис, конец июля 1838 года.

Тем, кто имеет хоть малейшее представление о сочетании понятий «Тбилиси» и «июль», не нужно объяснять состояние города и самочувствие людей в это время года. Когда уже в семь утра солнце начинает свою беспощадную обжигающую и выжигающую все и вся работу, заставляя людей на протяжении всего дня искать спасительную тень, максимально ограничить передвижения, а то и вовсе не показывать носа на улицу. Когда даже после захода светила еще долгих два-три часа накаленный город медленно остывает, не давая возможности насладиться прохладой. И только к полуночи легкие начинают ощущать что-то вроде свежего воздуха. Можно выбраться наружу, подышать. Переговорить с соседями, жалуясь на невиданную жару. Из года в год одни и те же жалобы. С той лишь разницей, что возможны споры: было ли жарче в прошлом году или все-таки нынешний — бьет рекорды. И лишь одно желание у всех: когда же, наконец, эта 35−40-градусная пытка закончится? Дождь ли пойдет (будто кузнец опускает раскаленную заготовку в холодную воду), на время остужая крыши, улицы, площади задыхающегося города. Или природа смилостивится, перенаправив холодные массы с севера, которые громадным зонтом прикроют всех от палящих лучей великой звезды. Пушкин, умевший одной фразой передать суть, заметил: в Тифлисе солнечные лучи «не нагревают, а кипятят недвижный воздух».

Четверо здоровых мужиков безропотно прислушались к совету хрупкой 18-летней девушки, предложившей забыть о последнем ночлеге. Наоборот, двигаться без остановок, чтобы въехать в город до восхода солнца. Тогда будет достаточно времени, чтобы управиться со всеми неизбежными хлопотами с поиском пристанища. Чтобы не заниматься этим, обливаясь потом и проклиная все на свете. Поэтому кавалькада въехала в город в начале пятого утра. Через заставу проехали быстро, документы были в полном порядке. Пронеслись через проснувшиеся мадатовские сады, подъезжали к Эриванской площади.