Двадцать два несчастья - Данияр Саматович Сугралинов

без жира не усвоятся. Плюс молочный жир снижает уровень кортизола, а у меня его сейчас явно переизбыток.

Я взял ложку и зачерпнул густой, темно-бордовый борщ.

— Спасибо, мам, — сказал я и отправил первую ложку в рот.

Вкус был потрясающим — домашним, насыщенным. Тело отреагировало волной удовольствия, а желудок жадно потребовал еще. Я понял, что не ел ничего подобного уже очень давно.

Вера Андреевна довольно кивнула и села напротив, внимательно наблюдая за мной.

— Ешь, пока горячий… — Она коснулась моего плеча. — А то совсем исхудал. И глаза какие-то… другие.

Я вздрогнул, услышав последнюю фразу, но Вера Андреевна лишь покачала головой:

— Светлее стали. Меньше… мучаешься, что ли.

— Работа занимает все время, — осторожно ответил я.

— Михаил Петрович говорит, ты переменился, — продолжил Николай Семенович. — Говорит, как будто заново родился.

Ложка застыла на полпути ко рту. Я медленно поднял взгляд, но увидел в глазах отца лишь радость и облегчение.

— Я всегда говорил, что все это пройдет. — Николай Семенович тепло улыбнулся. — После смерти Наташи и ребенка ты просто… потерялся. Но теперь, кажется, возвращаешься.

Наташа? Ребенок? Я затаил дыхание, ощущая, как передо мной открывается еще одна дверь в прошлое человека, чье тело я занимал. Но ведь по паспорту он был холост? Или жил с Наташей в гражданском браке?

— Не надо об этом, — тихо сказала Вера Андреевна, бросив обеспокоенный взгляд на сына. — Сережа только стал приходить в себя.

Николай Семенович виновато кивнул, но я поспешно произнес:

— Нет, все нормально. Можно говорить.

— Правда? — Вера Андреевна удивленно приподняла брови. — Обычно ты… избегаешь этой темы.

Я понимал, что ступаю на тонкий лед, но любопытство пересилило осторожность:

— Думаю, пора перестать избегать.

Родители обменялись удивленными взглядами.

— Четыре года прошло, — тихо сказал Николай Семенович. — Наташа была хорошей девочкой. И никто не виноват, что так случилось. Особенно ты, Сережа. Но ты почему-то всегда винил себя.

Я молчал, надеясь, что отец продолжит. Тот вздохнул:

— Ты ведь знаешь, что у каждого хирурга бывают потери. Беременность была сложной, никто не мог предугадать осложнений. И если оперировавший ее хирург не смог их предотвратить, то что мог сделать ты?

Я пытался сложить картину из обрывков информации. Похоже, у казанского Сергея была беременная гражданская жена или девушка по имени Наташа. Что-то пошло не так, и оба: женщина и ребенок — погибли. А он винил себя. Но подробности оставались неясными.

— Знаете, я ведь много думал об этом, — осторожно начал я. — И кажется, начинаю принимать случившееся. Жить нужно дальше. Да и… вам, небось, внуков хочется понянчить?

Я улыбнулся, а Вера Андреевна всхлипнула и крепко обняла меня. От неожиданности я чуть не опрокинул тарелку с борщом.

— Мы так ждали этих слов, сыночек, — прошептала она. — Твой запой после похорон… та авария, проблемы с квартирой, тем кредитом в банке… Потом эти проблемы на работе… Мы думали, ты совсем пропадешь!

— Любой бы сломался. — Николай Семенович положил руку на мое плечо. — Но ты справился. Пусть не сразу, пусть с потерями… Справился! И сегодняшняя операция — тому подтверждение. Ты вернулся к жизни, Сережа. Мы всегда в тебя верили. Ты у нас молодец, сынок!

Сидя за этим столом, окруженный заботой совершенно чужих людей, считавших меня родным, я почувствовал странную смесь вины и признательности. Казанский Сергей Епиходов, чье тело я занял, прошел через личную трагедию, которая сломала его. Он потерял любимую женщину и ребенка, пустился во все тяжкие, утопая в алкоголе и азартных играх, и медленно разрушал собственную карьеру.

Человек, которого любили эти добрые пожилые люди, умер в тот момент, когда я получил его тело. И я не знал, должен ли чувствовать благодарность за этот дар второй жизни или вину за то, что занял чужое место.

— Сережа, ты совсем не ешь, — обеспокоенно произнесла Вера Андреевна. — Может, плохо себя чувствуешь?

— Нет, все хорошо. — Я виновато улыбнулся и вернулся к еде. — Просто задумался.

Я посмотрел на этих двух пенсионеров, лишенных в старости единственного нажитого богатства — сына, и внезапно ощутил решимость. Я не просил этой второй жизни, но получил ее.

И если уж мне суждено жить дальше, то нужно сделать это правильно — хотя бы в память о человеке, чье место занял.

Впервые за долгое время в моей душе воцарилось некое подобие мира. Проблемы еще никуда не делись — впереди неизвестность, поиск работы, денег, угрозы Михалыча, проблемы от Рубинштейна, грядущая смерть тела, которому осталось восемь дней с небольшим.

Но сейчас, за этим столом, я мог просто быть Сережей — сыном заботливых родителей, которые никогда не переставали в него верить.

* * *

Возвращаясь домой пешком, я чувствовал, как ноги превращаются в свинец. Пакеты с домашней едой, которыми нагрузила меня Вера Андреевна, оттягивали руки. Топал я через полгорода. Машина стояла на штрафстоянке, и денег на ее выкуп не было. Как ходит общественный транспорт Казани, оставалось для меня загадкой, а на такси тратиться было жалко.

К тому же пешая прогулка, еще и под нагрузкой, здорово прибавляла к прогнозу продолжительности жизни. Однако, чувствовал я себя совсем иначе — как будто вот-вот двину кони. К подъезду я подошел на одной силе воли. Спина ныла, в легких жгло, а никотиновая ломка усиливала каждое неприятное ощущение. Курить тянуло так, что возле какого-то бомжа, смолившего бычок, я не выдержал и остановился — подышать дымом.

В подъезде хотелось рухнуть на лестнице и просто лежать.

А на площадке меня ждал сюрприз.

Эльвира Гизатуллина, медсестра из приемного отделения, облокотившись на перила, улыбалась. В свете тусклой лампочки ее ярко-красная помада казалась почти черной.

— Сергей Николаевич, вот так встреча! — Она поправила прядь волос. — А я как раз к вам.

— Эльвира? — Я нахмурился. — Что-то случилось?

— Да нет, — девушка беззаботно пожала плечами. — Просто вся больница гудит о вашей операции. Я подумала, может, отметить хотите?

Она подняла пакет, в котором угадывалась бутылка вина. Странно. Чего это она?

— Спасибо, но я завязал с алкоголем.

Во взгляде Эльвиры промелькнуло удивление.

— Серьезно? Так резко?

— Врачебное предписание. — Я развел руками и попытался улыбнуться. — Проблемы с сердцем.

— Ой ли! — Она улыбнулась. — Ну ладно, вино подождет. Все равно