Гонзо-журналистика в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Я и не думал, что при Союзе без всяких там компьютерных баз данных и прочих примочек можно так быстро работать! По информации ГАИ "буханка" оказалась приписана к совхозу "Заветы Ильича", парторгом там работал некий Михаил Эрастович Геничев — об этом узнали в обкоме, там же получили и его домашний адрес.

— Эрастович! — я хлопнул по столу ладонью, — Точно — он!

Привалов только кивнул, странно на меня посмотрев.

— Сейчас парни соберутся — и двинем. Ты готов?

— Куртку бы...

— Куртку отдам, припасы твои — выбросил, потом спасибо скажешь. Фотоаппарат пойдет как вещдок.

— Черт с ними, с припасами... — махнул рукой я.

Оперативники уже ждали внизу. Настоящие волкодавы: поджарые, лихие дядьки в гражданской одежде. Машины было две — "Волга" Петра Петровича и "Москвич" — бежевый, неприметный.

— Поехали, Петрович? — спросил один из них и ожег меня холодным взглядом, — А этот — с нами? Нахрена он нужен?

— Опознать может.

— Так фото из обкома обещали?

— Будем сидеть и ждать, Гриша?

— Понял. Не будем. По коням?

— По коням, мужики!

Глава 12, в которой удается сделать и сказать что-то правильное

Деревенька Новоселки, которая и кормилась, и работала на совхозе "Заветы Ильича", представляла собой типичную белорусскую вёску. Одна-единственная улица, вдоль которой и располагались уютные, аккуратные домики с двускатными шиферными крышами, палисадниками, цветными ставнями и дымом из печных труб. Гигантские липы и березы уже начинали сбрасывать листву, и работящие бабули там и тут орудовали граблями, переговариваясь. У самых их ног выискивали в рыхлой земле сонных от осенней прохлады червяков нахохлившиеся деловитые куры.

Мы прибыли к конторе совхоза уже к вечеру. Как сообщил какой-то местный заместитель заместителя — Михаил Эрастович Геничев не так давно убыл домой. Да, вчера брал "буханку" — вечером ездил на дальнюю молочную ферму чинить там доильный аппарат. Отличный слесарь, золотые руки! И семьянин хороший, жену любит, подарками балует. Он даже на доске почета висел: такое простое лицо, приятная улыбка, подбородок с ямочкой. Глаза, правда, дуроватые, но это, возможно, воображение играет. Отличник боевой и политической подготовки, мать его... Сомнения у меня исчезли полностью, и я просто кивнул Петру Петровичу. Опера подходили к стенду и вглядывались в лицо подозреваемого, щурились, хмурили брови.

Дом слесаря-золотые руки Геничева располагался недалеко от главной достопримечательности Новосёлок — магазина. Разделившись на две группы, опера принялись окружать высокую хату с белыми ставнями.

— Стой тут. И ни с места! — ткнул мне пальцем в стену сарая Привалов-старший, — И не сметь мне вот это вот всё!

Я не смел. Понимал — уже налажал, герой хренов, укротитель токсикоманов. Женщина погибла из-за моего геройства! Пусть профессионалы работают. Пока оперативники занимали позиции вокруг дома, я стоял, подпирая забор, и осматривался. Сарайчик над моей головой был интересный: в его фронтоне неизвестный мастер вырезал небольшую дверцу. Наверное, там располагался сеновал — удобно же с улицы подогнать телегу и закидать прямо туда вилами?

Послышался требовательный стук в дверь хаты и голос Петра Петровича:

— Откройте, милиция!

Испуганный женский возглас, потом — звон разбитого стекла, крики "держи гада!", топот ног, шум падения, матерщина и тяжелое дыхание. А потом грохот раздался уже над моей головой — на чердаке сарая! Вдруг дверца скрипнула, и на пожухлую осеннюю траву спрыгнул человек в сорочке и семейных трусах. Геничев!

Он явно не ожидал увидеть тут меня, я — его. Какое-то мгновение мы смотрели друг другу в глаза. Не знаю, что увидел он, я разглядел лишь звериный страх и осознание проигрыша. В руке у него сверкнул обычный кухонный нож.

— Зарежу! — брызжа слюной, завопил он и принялся размахивать оружием.

— Похрен, — выдал я приваловское словечко, и ни разу не грациозным движением сместился вправо, одновременно попытавшись сбить клинок с траектории левой рукой.

Не получилось — я почувствовал, как предплечье ожгло болью, по руке потекло горячее, но обращать внимание на это было некогда — ДАЦ! Я зарядил ему справа в ухо, по-деревенски, наотмашь, со всей белозоровской дури. Михаил гори-он-в аду Эрастович Геничев смачно впечатался в забор и стек по нему подобно испорченному желе. Нож блестел в траве как бок выброшенной на берег рыбины.

— Мужики-и-и-и-и! — неожиданно для самого себя басом заорал я, — Пойма-а-а-ал!

— ....я-а-а-ать, Белозор, какого...!!! — Привалов перепрыгнул через забор весьма стремительно, куда там кенгуру!

Следом за ним рядом со мной оказались еще два опера — как из-под земли. Один из них тут же проверил дыхание и пульс у Геничева, другой метнулся в машину за аптечкой и стал бинтовать мне руку.

— Кость не задета, жить будешь. Но, возможно, недолго. С твоим-то образом жизни... — бурчал мент, ловко завязывая концы бинта на бантик.

— Геничев в норме, но могла лопнуть барабанная перепонка, — доложил второй. — Знатно его товарищ Белозор приложил. Мог и убить!

— И хорошо, что не убил! Мы ему еще и вооруженное нападение инкриминируем, — злорадно улыбнулся Привалов. — Давай, вызывай криминалистов. Чую я — всё у нас получилось, ребята.

***

В дом я даже заходить не стал — сидел себе у крыльца на скамеечке под яблоней. Там на кухне рыдала шокированная женщина, сдирая с себя многочисленные кольца, сережки и кулоны. В спальне менты по-горячему кололи очнувшегося Геничева, криминалисты и другие умельцы переворачивали весь дом вверх дном. И, кажется, что-то находили.

Ко мне вышел Привалов, достал пачку неожиданных "Мальборо", бензиновую зажигалку — тоже импортную, целую "Зиппо" и спросил:

— Будешь?

Я баюкал руку на перевязи через шею.

— Не курю, но если вы будете — то я не против.

Он ловко зашвырнул в самый уголок рта сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил и затянулся.

— Как это у тебя происходит? Ну, твои откровения? Мне ведь брательник рассказал эти истории с рацпредложениями и с браконьерами, там где схрон с оружием нашли... И что клад ты отыскал... И про массовые захоронения в Деражне... Это какие-то видения? Или голоса? Ну, ты не думай, я не ради праздного любопытства. Мы ведь спеленали гада! Сколько жизней спасли, представляешь?

— Представляю, — я плюнул себе под ноги, — Он бы до 1986 года на свободе гулял. А Солдатович посадил бы 14 невинных людей за него. Сейчас — не знаю, сколько уже успел упечь. У него спрашивайте.

— Вот как? Ни хрена себе... Понятно теперь, чего ты очертя голову рванул-то, в Шабанах! Почему сразу со мной не связался?

— Откуда ж я знал, что Привалов... То есть, Павел Петрович меня вычислил — и поверил? Думал, что я самый хитрый и продуманный!

— Самый хитрый — это ваш Волков. Будущее не предсказывает, конечно, но тоже человек весьма непростой... Ты ведь и с ним работаешь, да? Признавайся, стол для Машерова — твоя идея?

— Стол — его. Мореный дуб — моя. Хорошо же получается, а?

— Хорошо, — кивнул Привалов, — И с уродом этим хорошо получилось по итогу. Только если эти твои голоса снова тебе что-то нашепчут — ты сразу Пашке говори. Или мне. Или Волкову. А мы уж постараемся...

Я глубоко вздохнул:

— Понимаете, Петр Петрович... Я ведь не могу быть до конца уверенным... Вот и тут — ну откуда я знал, что у меня не банальные глюки? Наломал дров, женщина погибла... Моя вина!

— Не твоя — а урода этого! Так и знай! Если б я себя каждый раз винил, когда кто-то из таких ублюдков... Не-е-ет, я их виню! И яростно преследую! Изо всех сил! И ты — не себя вини. А их! Людоеды... — желваки на челюстях старшего Привалова перекатывались, он даже скрипнул зубами. — Самое сложное — не пристрелить при попытке к бегству.