Шарлатан IV (СИ) - Номен Квинтус

И вот когда я зашел в крыло, где размещалась музыкальная школа, я вдруг понял, чего же мне так сильно не хватает. Просто озарение какое-то на меня снизошло, так что я первым делом зашел в канцелярию. Девчонка, которая, как я уже узнал, работала в этой школе секретаршей, все так же сидела в канцелярии и при виде меня приветливо улыбнулась:

— Давненько тебя мы здесь не видели.

— Я тоже подумал, что слишком уж долго я сюда не заходил. Да, ты уж извини, но так получилось: мы вроде как бы и знакомы, но я так и не знаю, как тебя зовут.

— Лида. Если официально, то Лидия Дмитриевна, но тогда и я тебя буду Владимиром Васильевичем называть.

— Нет, официально не надо. Хотя… Лида, а как ты смотришь на то, чтобы выйти за меня замуж? Это я совершенно официально тебе предлагаю…

— Даже так? Никак я на это не смотрю, мне на прошлой неделе только семнадцать исполнилось. Но если ты вдруг меня захочешь в кино пригласить, то я готова подумать. Минуты две подумать, а потом, конечно, соглашусь. Только ты билеты даже не вздумай покупать, я знаю, как в кинозал через служебный вход… Ты что, это серьезно предложил⁈

Глава 9

Вот интересно: я с Лидой общался почти каждый день больше двух месяцев — и у меня мысли даже предложить ей замужество не возникало. Я с работы-то уходил обычно в половине шестого, занятия музыкой у меня начинались в половине седьмого, от работы до Дворца культуры идти было даже неспешных шагом минут пятнадцать от силы, и идти домой, там тупо сидеть и через пятнадцать минут снова выходить я смысла не видел. Тем более не видел, что от дома было идти дольше. Так что я сразу шел во Дворец, там заходил в канцелярию и мы с ней сидели полчаса и просто разговаривали о чем угодно. Или час разговаривали: по пятницам я к музыкантам приходил не учиться, а обсудить новые предложения по развитию музыкальной культуры (по крайней мере в области), а эти обсуждения начинались уже после семи: учителя сначала домой уходили, поужинать там или еще какие дела переделать, да хоть бы в магазин за продуктами зайти если кто с утра не успел (магазины в поселке в семь закрывались), а мы сидели, пили чай и беседовали. Еще она меня старалась бутербродами угостить, а я иногда приносил с собой песочное печенье или курабье (в Перевозе его все же нечасто продавали, так что я, когда в Горький летал в редакцию, там закупался: место знал, где оно всегда было). А в последнее время, случайно узнав, что она очень любит «Птичье молоко», и его всегда ей из Горького привозил — только конфеты тут пока назывались по-другому.

Насчет «Птичьего молока» я еще «в прошлой жизни» узнал, что первыми в СССР эти конфеты стали делать на кондитерской фабрике «Красное Сормово». Вообще-то в стране конфеты «суфле» делались, начиная с тридцать шестого года, и делали их тогда только на «Красном Октябре». А после войны и в Горьком решили такие же делать, но тут была засада: желатина фабрике никто выделять не собирался. И горьковские кондитеры придумали вместо желатина использовать совершенно недефицитный в то время агар-агар: его на фабрику поставляли в изобилии, так как с ним делался мармелад. И такие конфеты на «Красном Сормове» делали начиная с зимы пятидесятого, но «в традиционном форм-факторе», размером с «Коровку» — а называлась она просто «Суфле Сормовское». И делалось его все же немного, а когда по стране началась истерика относительно «Птичьего молока», то на фабрике просто заказали коробки с новой, всем уже известной картинкой и вместо фантика конфету стали просто в коробки класть, рецепт вообще при этом не поменяв. Точнее, перестали делать суфле «лимонное» и «вишневое» — но это уже потом… будет. Или уже не будет…

И вот Лида как-то проговорилась, что ей это самое суфле больше всех прочих конфет понравилось. Только делалось их очень немного, за заводе линия по их производству в каком-то закутке разместилась и в городе такие конфеты купить было редчайшей удачей. Но когда я заезжал на фабрику, мне в небольшом кульке конфет никогда не отказывали, а я искренне считал, что отблагодарить девчонку за то, что она меня и чаем поит, и пирожками угощает, будет совершенно правильно.

А за разговорами я про Лиду много чего узнал. Она вообще, оказывается, была не из нашей области, а приехала год назад из Кинешмы: там ее мать была наладчицей швейных машин на фабрике, а здесь ей предложили и жилье неплохое, и зарплату заметно побольше, уже на должности старшего мастера. Но у нее был брат-шестиклассник, а отца они потеряла лет восемь назад: сказались военные ранения. Так что, хотя она и мечтала идти учиться в институт, пришлось деньги зарабатывать. Но место в музыкальной школе оказалось хорошим, да и график работы удобный: два часа утром и шесть вечером, а день получается свободным… часть дня. К тому же во Дворце и библиотека очень хорошая, есть что почитать…

И как раз о книгах мы больше всего и разговаривали. То есть я ей рассказывал, какие новинки в «Шарлатане» ожидаются, о чем народ пишет… и как. Так что у нас и поводов для веселья было немало, что лично мне позволяло после тяжелого рабочего для все же слегка расслабиться. Но и всё, а вот мыслей о женитьбе вообще не было. Все же, вероятно, воспоминания о том, как я чувствовал себя после инфаркта «в той жизни», да и просто «груз прожитых лет» существенно превосходил действие каких-то гормонов — но вот после того, как десять дней я с ней не встречался, у меня возникло понимание, что с этой девочкой мне вообще ни на минуту расставаться не хочется. Именно расставаться, а все прочие мысли… когда я ей предложил замуж за меня идти, я только и думал, что тогда я с ней каждый день видеться буду, даже не задумываясь о прочих прелестях семейной жизни.

Но вот Лида, как я выяснил, обо мне знала очень мало. Когда из каждого утюга раздавались новости о награждении меня чем-нибудь, она была еще маленькой и ей такие новости были просто неинтересны. А телевизора у них не было — и она морду мою тоже не видела и не знала, как я народ в стране «агитирую за советскую власть». А прозвище мое и то, что народ к мне здесь относится несколько специфически, она только после переезда в Перевоз и узнала, а в лицо — так ведь это хоть немаленькое, но все же село, тут кого-то в лицо не знать было просто невозможно. Тем более того, кого в селе каждый считает именно «совсем своим».

Но, услышав мое предложение, она сначала, как мне кажется, сильно удивилась. А потом, немного подумав, дала свой ответ:

— Ты, Шарлатан, человек, конечно, очень хороший и наверное мне нравишься. Ты на самом деле хороший, добрый, о людях заботишься, и вообще. Но сейчас… ты мне это же предложи через год, даже через одиннадцать месяцев, и тогда я уже всерьез подумаю. Надеюсь, ты за это время все же не передумаешь… и я тоже.

Моя демонстрация музыкальных талантов на профессионалов никакого впечатления не произвела. То есть меня Зоя похвалила, причем искренне радуясь, что я теперь на клавиши мог нажимать, предварительно долго их не разглядывая, а Наташа с интересом послушала, как электрогитара звучит (все же усилитель я уже получил «отечественный», как раз под это чудище и спроектированный), но на этом все и закончилось. И, как мне показалось, ни Зоя, ни Наташа вообще не поняли, что я им пытаюсь показать музыку, которой еще не существовало. Ну да, чтобы музыку демонстрировать, все же играть нужно гораздо лучше, а перепевы Шаляпина Рабиновичем никого в принципе впечатлить не могут. К тому же Зоя, как мне показалось, вообще их приглашение восприняла… несколько иначе: на следующий день, когда я снова пришел к ней заниматься пианино, она, как бы невзначай, сделала мне свое предложение:

— Вовка, ты уже основы-то техники ухватил, я думаю, тебе теперь не обязательно у меня по два часа отрабатывать. И если мы будем начинать занятия на полчаса позднее… тебе же не очень утомительно меня в канцелярии ждать вечерами?

Я музыкантам уже успел объяснить, как меня нужно называть, да и общение на таком уровне оказывается более доверительным, что ли — и это сильно помогало действительно всерьез обсуждать даже такие непростые вопросы, как «упрощение внедрения музыкальной культуры в массы». И не только обсуждать: за лето учителя музыки распространили мои идеи по своим «профессиональным личным каналам», и теперь я «занимался музыкой» и по воскресеньям тоже: в Пьянском Перевозе по воскресеньям собирались преподаватели музыки из многих школ «междуречья», привозивших в поселок своих учеников, и они устраивали небольшие «пробные концерты» подбирая лучшие «ученические коллективы». И меня на такие концерты всегда приглашали: ведь это я всё придумал, и должен был лично результаты их работы оценить. То есть они так считали, а мне отказывать им было просто неудобно. Да и не хотелось…