Шарлатан IV (СИ) - Номен Квинтус

— Да мне все равно, в принципе-то, надо выбрать время, когда им всем удобно будет…

Девчонка сидела, подперев щеку рукой и смотрела на то, как я уминаю бутерброд, и взгляд у нее был примерно как у моей мамы, когда я голодный домой прибегал. Женский такой взгляд, взгляд женщины, которая радуется, что кормит родного человека и в то же время его жалеет, так как этот человек на работе так проголодался.

— Тогда… если тебе все равно, я могу со всеми договориться на пятницу. В шесть часов в пятницу тебе подойдет?

— Хорошо. Но ты мне еще позвони в четверг вечером на всякий случай, а то вдруг меня вызовут куда-то. Телефон… сейчас запишу, вот. А я тогда пойду: силушки благодаря бутербродам я поднабрался, а просто так сидеть, вижу, и смысла нет. Маме за бутерброды спасибо от меня передай!

Мне очень нравилось жить и работать именно в Пьянском Перевозе в том числе и потому, что здесь я не чувствовал себя «иконой». Общаясь с людьми, не чувствовал, вероятно потому, что здесь еще сохранилась «нижегородская традиция». Вероятно, не только нижегородская, а вообще деревенская: люди к другим — но только тем, кого огни считали «своими» — обращались на «ты», даже если они с этими людьми вообще впервые в жизни встречались. То есть на «вы» тоже обращались, к учителям или врачам — но это было знаком уважения к их работе, и именно «по работе» такое обращение и использовалось. Даже с теткой Натальей я на «вы» разговаривал, когда какие-то официальные дела с ней обсуждал, а если разговор был, скажем, о том, чтобы чаю попить, то она обращение на «вы» от меня восприняла бы как оскорбление. И эта девчонка в канцелярии музыкальной школы, хотя меня и увидела впервые в жизни, своим обращением лишний раз показала, что в Перевозе меня уже все местные считают «своим» — а «свой» здесь — это тот, с кем можно иметь любые дела без опасения что-то сделать не так. Точнее, без опасения, что собеседник что-то тебе не так сделает, и таким образом демонстрировалось полное к этому собеседнику доверие.

Но это-то отношение — оно должно быть полностью взаимным, так что я даже не задумывался о том, как она о моей встрече с работниками музыкальной культуры договорится: раз она сказала, что сделает — значит сделает, и беспокоиться тут просто не о чем. И ведь сделает так, чтобы и все остальные ко мне обращались именно на «ты» — а для меня это было очень важно. Потому что разговор-то предстоял довольно непростой: я с людьми хотел поделиться кое-какой собранной и тщательно проанализированной информацией, на основании которой нужно было принять вполне определенные решения. То есть еще не определенные, их «определить» я именно наших музыкантов и хотел попросить — но чтобы решения были осмысленными, люди должны понять, что информация им для осмысления дается… полностью достоверная. Да, не очень-то и приятная, но именно поэтому и нужно решить, что делать дальше.

Я для проверки того, насколько хорошо работает мой алгоритм вычисления «значимых факторов», просто взял информацию («из открытых источников» взял) о советских деятелях культуры. И информации этой оказалось много, хорошо еще, что у нас научились делать жесткие диски емкостью под пятьдесят мегабайт. Забавные такие диски у разработчиков получились: они не лаком покрывались, а металлизировались — и вот на «чистом металле» (вроде бы там основным компонентом сплава был неодим, хотя полной уверенности у меня в этом не было) на диске диаметром всего в пятнадцать сантиметров столько данных, причем сразу в коде Хемминга, удавалось записать только с одной стороны. То есть когда разработчики придумают, как на двух сторонах диска информацию записывать, будет вообще прекрасно — но такого счастья, по словам инженеров из политеха, нужно было не меньше года еще ждать: пока у них «механика» выходила слишком уж «габаритной» — но мне для анализа и таких дисков все же хватило.

И результат этого анализа меня, откровенно говоря, удивил не очень — то есть вообще не удивил, однако настолько сильную «корреляцию» даже я не ожидал обнаружить. Простую корреляцию: если в графе «национальность» в паспорте было написано «русский» или «белорус», то шанс прохождения «творческого конкурса» (то есть того, что человека вообще до экзамена допустят) в литературном институте составлял меньше одного процента. С записью «украинец» шанс повышался почти до двух, для представителей «малых народов СССР» шанс колебался от трех до почти десяти процентов, иностранцы к экзаменам допускались уже с вероятностью процентов двадцать. И это было в принципе-то понятно, ведь и Московский, и Ленинградский Литинституты и создавались в основном для воспитания «будущих иностранных руководителей просоветской ориентации». Непонятным было одно: некоторые совершенно неиностранные граждане к экзаменам допускались с вероятностью свыше пятидесяти процентов.

Еще интересным мне показался момент, что абитуриенты разных национальностей в большинство «творческих вузов» и экзамены сдавали… разнообразно. А относительно Московской и Ленинградской консерваторий это «разнообразие» просто в глаза бросалось. Мне как раз в начале мая Эльвира Григорьевна притащила статистику по пяти московским ВУЗам (полученную, естественно, через ее министерство), и я в музыкальную школу и пошел, закончив анализ этой информации. А параллельно я еще и по нескольким совсем немосковским консерваториям программу прогнал — и только убедился в том, чем выпускники разных друг от друга отличались. «Периферийные» — они музыку любили, а «столичные» — как это в моем уже зрелом возрасте было принято говорить, «себя в музыке»…

И вот примерно это (правда, в сильно «облегченной» форме) я собравшимся музыкантам и рассказал. В «неофициальной дружеской обстановке» рассказал: все же девчонка, выяснив у меня, что я вовсе не с ценными руководящими указаниями в музыкальную школу придти собрался, именно такую обстановку и создала. Притащила откуда-то здоровенный самовар, чашки (разномастные) добыла, даже кучку пирогов на стол выложила. Хорошо, что я туда пришел где-то за час до назначенного времени, так что увидев ее подготовку, успел сбегать в соседний магазин и купил еще разных печений два пакета: с килограмм овсяного и килограмм очень вкусного песочного, а еще — редкое везенье — удалось взять миндальных пирожных.

И посиделки действительно получились очень душевными, вот только когда я рассказал, что мне удалось «вычислить», Виталий Федорович Суханов со слегка недовольной физиономией поинтересовался:

— Ну и зачем вы это нам рассказали? — явно товарищ был не местный, то есть не нижегородский.

— Я рассказал вам это затем, что вы-то настоящие музыканты, у вас у каждого и диплом есть.

— И что?

— Попробую объяснить: у нас в СССР есть союз писателей, и в нем состоит две с половиной тысячи человек, которые считают себя писателями. Я не буду вас статистику по писателям приводить, я о другом сказать хочу: у нас издать свою книгу не члену Союза писателей практически невозможно. Потому что какие книги можно издавать, решают как раз писатели, руководители этого Союза, а они считают, что народ — это быдло, ничего приличного написать не способное. Но я вот в журнале «Юный Шарлатан» объявил конкурс среди молодежи — и всего за три месяца редакция получила почти две тысячи произведений, написанных как раз совершенно не писателями. И так написанных, что тираж журнала за три месяца вырос с четырех без малого тысяч до более чем двухсот тысяч. То есть читатели очень высоко оценили творчество неписательской молодежи…

— Но это вы о литературе говорите…

— Да, потому что читать меня в школе научили и я, читая присланные работы, могу сам определить, нравится ли мне эта вещь или нет. А еще, так как я вообще-то очень много всякого читал, могу сразу сказать, насколько вещь у человека получилась оригинальной и как ее воспримет большинство других читателей. Но я не думаю, что у нас только в писательстве талантливая молодежь водится, думаю… уверен, что и музыкантов талантливых у нас не меньше. И ведь народ к музыке-то тянется, а тягу эту ограничивает уже Союз композиторов. Я бы мог и музыкальные таланты продвигать, выпуская, скажем, пластинки с их музыкой на Горьковской фабрике, но тут уже препятствий перед собой я вижу куда как больше. Если книгу я прочитать могу без каких-то дополнительных средств — и свет ночами я средством считать не буду, то музыку с листа я никак не прочитаю. Нужно ее исполнить, но тут снова… Вот, например, в следующем номере «Шарлатана» выйдет просто прекрасная повесть одного молодого человека, но чтобы она такой прекрасной стала, ее долго редактировала одна девочка из редакции: сюжет получился, по ее мнению, практически гениальный, а вот написана повесть была так, что хотелось при ее прочтении глаза себе выколоть чтобы такого не видеть. А она, просто по должности присланное читая, потенциал повести увидела — и сделала из этого… произведения конфетку. А чтобы прочитать музыку, нужны те, кто ее и прочитать сможет, и понять ее потенциал. То есть нужны вы…