Кикимора и ее ёкай - Анна Зимина

Дзашин скрипнул зубами и предложил гостям остаться. Деваться некуда. А наутро он сам, лично, проводит чужачку до ворот в другие владения, а там пусть кто-то другой с ней возится. Не его это дело.

Приняв такое решение, Дзашин наконец смог выдохнуть. До рассвета оставалось всего лишь три часа. За это время нужно успеть прийти в себя, потому что кровь после убийства трех демонов бурлила и требовала продолжать начатое. Медитация, покой, горячие источники, сон, сад камней, японская акварель — все это должно было помочь справиться с горячим, пульсирующим в венах желанием убивать.

Глава 24. Нарциссы акварелью

Кикиморе не спалось. Раз за разом вспыхивала в голове та самая картинка: ночь, поляна под красной луной, мужчина в черном стряхивает кровь со своего оружия… Может, от стресса (стресс — дело такое, даже ёкаев пробирает), может, от того, что давно кикимора никого к себе не подпускала, но мужчина этот никак не выходил из ее головы.

«Да ну его», — думала кикимора. Но потом все-таки, устав ворочаться, встала с неудобного татами, на цыпочках вышла на улицу, чтобы посидеть чуток под краснолистным ласковым деревцем.

Шла она неслышно — все-таки, тихо-тихо: научилась за столетия жизни. Шла-шла, и вдруг замерла в восхищении. Тихонько прислонившись к стене, она наблюдала, как мужчина в черном рисовал. Тонкая кисточка нежно порхала по белой бумаге, подсвеченной лунным светом. Сильная рука, которая совсем недавно держала тяжелое оружие и уверенно рубила головы, теперь нежно вела тонкие линии по бумаге.

Дзашин был погружен в творчество, а кикимора тихонечко стояла, смотрела на чудесную картину, и теплело в ее, казалось, навсегда застывшем от горя сердце. Тронулся лед.

Неизвестно, сколько бы она простояла, завороженно любуясь Дзашином, если бы не Дзюбокко. Дереву-вампиру кикимора ну очень приглянулась, и оно потянуло к ней гибкие ветки за лаской.

Дзашин оторвался от рисунка, отошел от неожиданности на шаг. Кикимора увидела лист бумаги с недорисованными нежными нарциссами с деревянного подобия мольберта. Эти нарциссы ее поразили. Она думала, что там будут, ну, батальные сцены, черепушки, косточки, на худой конец, пейзаж с деревом-вампиром, но не нежная акварель с весенними цветами.

Дзашин досадливо поморщился, небрежно сорвал лист с подставки, смял его.

— Нет, не надо, — испугавшись, что он погубит такую красоту из-за нее, вскрикнула кикимора и попыталась удержать руку мужчины за рукав шелкового хаори.

Но случайно коснулась холодной, чрезмерно бледной кожи.

В этот раз темная энергия Дзашина не церемонилась с ней, не колола кожу. Она просто хлынула в ее тело, и была беспощадной, сметающей всё на своем пути. Всё, кроме такой же черной ауры самой кикиморы. Тьма Дзашина потекла сплошным потоком и вдруг уютно устроилась в ней, прокатилась по венам силой и затихла.

Черные с красным отблеском глаза столкнулись с зелеными глазами кикиморы, изумленно расширились зрачки вместе с быстрым стуком сердца.

— Очень красивый рисунок, — смущенно отступила кикимора, отпуская бога и быстро пряча руку за спину. — Если хотите выкинуть, подарите лучше мне. Только не рвите.

И поклонилась, ну так, на всякий случай.

Дзашин растерянно молчал, держал в руках смятый лист. Он не знал, как ему себя вести. Протянуть мятый лист болотной ведьме? Давать такое в качестве подарка стыдно. Не дать и смять? Будет выглядеть как будто он намеренно так… Да что же это такое!

Дзашин рассердился, но вежливо, двумя руками, как положено, сунул в руки кикиморе свое художество. Поклонился.

Она тоже поклонилась.

Где-то на заднем фоне придурочно хихикнул каукегэн.

Дзашин разозлился еще сильнее. Ну что это такое, на самом деле? Стоит тут перед болотницей у себя же дома не как бог войны и разрушения, а как подросток какой, с ноги на ногу переминается, краснеет. Полыхнуло в груди злость, и, цедя каждое слово сквозь зубы, Дзашин спросил:

— Не будет ли вам угодно, дорогая моя гостья, не пренебрегать законами гостеприимства, пройти в выделенную вам комнату для сна и более не беспокоить ни себя саму, ни иных жителей этого места?

Кикимора зарделась. Кивнула, отступила в темноту дома, крепко прижав к груди мятый листок с еще не просохшими красками.

Дзашин, оставшись, наконец, один, вдохнул свежий предутренний воздух. Посмотрел на мольберт, на разбросанные кисти, и понял вдруг, что в медитации больше не нуждается.

Эта сумасшедшая болотная ведьма без труда, одним только прикосновением забрала излишки энергии. И сама от этого не пострадала! Успокоился вдруг, утих пожар в груди, разбуженный убийством демонов. И задышалось сразу легче.

Вот это сила! Но ведь она совершенно точно ёкай, не богиня. Как она может вот так… Как у нее может быть такая сильная темная аура? Наверное, из-за нее Дзюбокко так нежничало с ней.

Нет, такие опасные девицы тут не нужны. С рассветом как можно раньше нужно лично проводить болотницу до ворот на чужие земли, и тогда она наконец перестанет быть его проблемой.

С этими мыслями Дзашин зашел в дом, чтобы наконец сладко выспаться.

* * *

Кикимора же с полыхающим от смущения лицом лежала под тонким одеялом. Рядом с ней, развалившись на татами, дурковато хихикал Шарик. У каукегэна было хорошее настроение: он видел всю сцену целиком.

— А ну, хватит ржать, — шепотом сказала кикимора и слегка пнула каукегэна ногой.

Дух мора и несчастий счастливо хрюкнул и затих: все же свою госпожу он уважал и почитал, пусть и не всегда в той мере, в которой следовало бы это делать японскому ёкаю, давшему клятву верности.

«Дожила, старая, — ругала она себя, — краснею как русалка в рыбном супе. И из-за кого? Из-за какого-то мужика непонятного. Домой пора возвращаться, да побыстрее… Как оно там, дома?»

И мысли как-то мягко, плавно перескочили туда, к закатам над родными болотами, к позеленевшему крылечку, к избушке Ягуши.

Глава 25. А дома тем временем…

А без нее там, в доме родном, было вот что.

Первой пропажу заметила Ягуша — почтовый ворон вернулся к ней с ее же корреспонденцией. Яга тут же отправилась к подружке разобраться, что это за пассаж такой, но кикиморы нигде не нашла. Только на крылечке чашка перевёрнутая лежала, и все.

На второй день лешаки лес прочесывать начали, водницы по всем водоемам кикимору искать.

А потом приполз сам Золотой Полоз. Половина змеиного тела вместо ног — и золотыми кольцами извивается. Лицо красивое, словно Ладой поцелованное. Волосы на солнце золотом горят, глаза тоже золотые, змеиные, а по коже чешуйки пробегают.

— Чего