Невестка слепого барона (СИ) - Полина Ром

А самое главное: перемежая острые моменты тоски и депрессии, во мне все еще сильно было желание жить! Было ощущение, что я не доделала что-то важное в той жизни, упустила что-то очень существенное. И терять этот доставшийся случайно второй шанс я все еще не желала.

На следующий день сестры с удовольствием ели тыквенный суп, а я смотрела в плошку и вспоминала, что терпеть не могу этот вкус.

Вечером меня повели мыться. Первый раз за все лето я не просто обтерлась влажной тряпкой, а действительно нормально вымылась. С волос сошло столько грязной воды, что я поразилась, как еще не обзавелась вшами. Маленькая мыльня, кстати, предназначалась вовсе не для всех сестёр. В нее, оказывается, пускали только по распоряжению матери настоятельницы и только в том случае, если мытье советовала сестра Ренилда. Ренилда ведала травяными запасами в монастыре и считалась кем-то вроде местной знахарки. Так что, как пояснила мне промывающая мою косу сестра Брона, мыльней пользовались три, редко четыре раза в год.

— Это ж и воды натаскать надобно, и дров сколько извести, чтобы в тепле помыться. Да и лекари бают, что ежли  ащиту с тела смывать часто, то через поры болезни всякие проникают. Давно ли волна прошла. Говорят, от мытья излишнего она и началась.

Я вспомнила, что здесь волна -- это вовсе не в море. Это то, о чем рассказывала мне Лаура -- эпидемия.

Спала я на той же самой засаленной простыне. Ее поменяют, когда я уеду из монастыря. А вот с утра началась суматоха. Сразу после утренней молитвы пришла пожилая, незнакомая мне монашка, которая, расчесав мне косу, начала делать прическу. Состояла эта свадебная прическа из вплетенных в волосы каких-то черных нитей. От этого коса Клэр, и без того густая, стала толще раза в три и длиннее в половину. Старуха уложила ее венцом вокруг головы и сколола кучей шпилек.

Затем мне дали тонкую, похоже, батистовую сорочку. Следом вторую, из ткани поплотнее и с рукавами до локтя. Затем белую блузу из очень плотной шелковой ткани, а уже сверху зеленый сарафан из настоящего бархата. Очень толстого и рыхлого, с не слишком ровным ворсом.

— Сказывают, в этом сарафане сама баронесса замуж выходила!

Запах от ткани и в самом деле был несколько затхлый и неприятный, но возражать было бессмысленно. На ноги натянули белесые чулки, которые примотали кожаным ремешком чуть выше колена. Черные балетки, явно совершенно новенькие. И только потом накинули на меня полупрозрачную сетку вуали, прицепив к волосам теми же шпильками. Эту тряпку нельзя было даже назвать фатой. Она крепилась на макушке и равномерно опускалась до пояса со всех сторон – и сзади, и спереди.

В этом наряде мы отправились в часовню, где матушка настоятельница бдительно проследила, чтобы я не подкладывала ткань сарафана себе под колени.

— Не ровен час, испортишь дорогую вещь. Господь терпел, и ты потерпишь.

Через час, когда молитва закончилась, я разгибала колени чуть ли не со стоном. Самое неприятное было то, что кормить меня в этот день никто не собирался.

— Самая это что ни на есть примета верная, – ехидно заявила сестра Гризелда, когда я спросила о завтраке. – Ежли до свадебного обеда невеста хоть крошечку проглотит, нипочем счастья ей Господь не даст.

Вчера вечером я не могла есть чертову тыкву от нервяков, сегодня мне просто ничего не дали. Часам к семи, когда уже подали телегу, на которой монашки проводят меня к жениху в городской храм, от голода и волнения меня уже подташнивало.

Сестра Брона, заметив, что я побледнела, вздохнула и укоризненно покачала головой. Затем, схватив меня за руку, потянула от выхода к нашей келье, торопливо заявив сестрам:

— Сейчас, сейчас назад вернется. Позабыла она кое-что. Надобно забрать.

В келье сестра молча достала из-под подушки два вареных яйца и поторопила меня:

— Давай-давай, быстренько. А то ты такая белая: не дай Бог, в храме дурно станет. Жуй быстрее, деточка, как бы не хватились нас.

Я запила вареный яйца глотком воды и, торопливо утирая губы, от всего сердца сказала:

— Дай вам Бог здоровья, сестра Брона! Добрый вы человек, и я ваше добро всегда помнить буду.

Этот маленький бунт монашки против собственной начальницы дал мне сил на то, чтобы молча доехать до храма в коляске рядом с настоятельницей. Как выяснилось, вовсе не обязательно ездить на телегах. Можно и в небольшом открытом экипаже, где на сиденьях лежат мягкие бархатные подушечки. В дороге мать настоятельница рассуждала о том, что после свадьбы я не должна забывать о Господе. Напоминала о том, что покорность мужу и его родителям – обязательное условие счастливого брака. И с важным видом несла прочую муть.

Все утро и само венчание запомнились мне какими-то нелепыми и бестолковыми сценками. Рядом с храмом толпился народ. Людская масса раздвинулась, давая нам проехать. В храм я зашла первый раз, но не запомнила из обстановки совсем ничего. Только ряды скамеек по бокам прохода, где сидели какие-то люди.

Горели свечи и лампады. Удушливый запах гари и воска мутил сознание. Жених, смазавший ради праздника длинные волосы и бороду каким-то вонючим маслом, всю дорогу сопел рядом со мной. А я периодически просто выпадала из реальности под бубнящий голос священника.

Более-менее в себя я пришла уже на улице, когда баронет подсаживал меня в другую коляску. Сам муж уселся рядом. Кучер тронул поводья, и грязноватая белая лошадь сделала первый шаг.

Осенний ветерок был прохладным и чистым. Постепенно я приходила в себя от свечного угара церкви и, оглянувшись, увидела, что за нашей коляской тянется целая вереница экипажей: телег, бричек и даже кибиток.

Дом, к которому мы подъехали, выглядел довольно странно. Трехэтажная квадратная башня, сложенная из крупных каменных глыб, не имела видимого входа. Намертво прилипшее к башне боком одноэтажное строение, больше похожее на