Гонзо-журналистика в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Мотор вдалеке снова зарычал, и я успел увидеть только отблеск задних габаритных огней "буханки", которые мелькнули в хмызняке у теплотрассы. Проклятье! Тело женщины изломанной куклой лежало на траве, русые волосы закрывали лицо и шею. Черт, черт черт, как же так?

Маньяк сделал свое дело и скрылся. Я — облажался! Хуже не придумаешь...

Внезапно я заметил еще кое-что, точнее — кое кого! Тот самый плешивый субъект, который мазал гуталин на хлеб, ковырялся в сумке несчастной жертвы! Маньяк, видимо, выбросил ее из машины, а этот потерявший облик человеческий крысеныш решил воспользоваться моментом...

— А ну иди сюда! — заорал я.

У него ведь могла быть какая-то информация, он мог видеть лицо того урода!

Плешивый отбросил сумку, и рванул вдоль теплотрассы — к своим товарищам. Женщине я ничем помочь уже не мог, а потому — бросился за ним.

— Стой, стой, зараза!

И вот что стоило приснопамятному Солдатовичу арестовать такого подонка и заставить его признаться во всех смертных грехах? А маньяк продолжал свое черное дело... Женщины продолжали гибнуть. Как погибла и эта... И я ничего не смогу сделать! Есть такое выражение — "душа болит". Как оказалось — это не эвфемизим. Боль была самой настоящей, раздирающей грудную клетку, заставляющая скрипеть зубами от бессилия и невозможности что-то исправить... Кошмар свершился.

Я выбежал на дурацкую, заплеванную бычками и загаженную ошметками, осколками и огрызками полянку у изгиба теплотрассы и остановился. У них тут был целый цех по производству неведомой херни! Доходяги создали чуть ли не мануфактуру: двое намазывали хлеб гуталином, еще один раскладывал ломтики на горячий металл трубы, с которой было содрано теплоизолирующее покрытие, кто-то сошкребал отдавший все интересующие любителей кайфа вещества обувной крем с сухарей, а совсем молодой, подросток — измельчал пропитанный испарениями хлеб в крошку внутри полотняной торбы, чтобы получить продукт, пригодный для употребления в пищу. Опустившиеся до последней крайности люди, напоминавшие киношных зомби: серые лица, опухшие глаза, изломанная походка... Я и подумать не мог, что вообще такое возможно, что кому-то это может прийти в голову! К горлу подступили рвотные позывы, но я переборол себя:

— Иди сюда! — ткнул я пальцем в плешивого.

— Эта-а-а! Ава-а-ва-ва... — забормотал он. А потом вдруг выдал: — Пацаны, он бабу в кустах убил!

Зрачки его были расширены, из носа текло, треники приспустились, явив несвежие плавки.

— Хлопцы, спасите! Ратуйце, людцы-ы-ы... — он отступал шаг за шагом, а потом запнулся о что-то и c воплем хряснулся на задницу.

Это как будто стало сигналом — доходяги рванули ко мне. Отступать было поздно — а потому руки мои скользнули в карманы, алюминиевые кастеты удобно пристроились на проксимальных фалангах пальцев и — ДАЦ! — удар в грудь отбросил первого гуталинового наркомана на трубу теплотрассы. Эх, не для вас, бедолаги, я брал с собой эти припасы...

То ли я до этого недооценивал возможности белозоровского организма, то ли последствия употребления гуталина способствовали потере координации движений и похудению — но они разлетались от ударов и пинков как снопы соломы! В голову кастетами я старался не бить — одной смерти на сегодня уже чересчур! Мне казалось — схватка на гуталиновой мануфактуре длилась вечность, но на самом деле — прошло не более двух минут, и доходяги обратились в бегство...

— Куда-а-а? — в отчаянии заорал я.

Какой смысл в победе? Мне нужен был плешивый! Всё шло к черту, всё шло наперекосяк... Оставалось только вернуться к Коленьке в машину и попытаться воспользоваться хотя бы той малой толикой информации я получил — ценой жизни невинного человека...

Я вышел к шоссе совершенно в растерянных чувствах.

— Что с тобой? — отшатнулся Николай, который курил, сидя на капоте. — На войне побывал, что ли?

— "Буханка" мимо не проезжала? — выдавил из себя.

— Да, по трассе туда рванула, как будто немцы гонятся за ней!

До скрежета зубовного сжав челюсти, я на секунду замер. Вот она — расплата за режим одиночки! Была бы у меня команда — мы бы эту тварь... Будь ты хоть семи пядей во лбу — разорваться на десяток маленьких медвежат не получится!

— Ладно, Николай... Вези меня к таксофону, и можешь быть свободен. Навоевался я на сегодня.

— Ну садись... И никаких "на сегодня". Я больше в такую херню не ввязываюсь. Ты куда звонить-то собрался?

— Куда надо!

Усевшись на переднее сидение, я только сейчас заметил, что всё еще не снял кастеты. Коленька искоса наблюдал, как я прячу их в карманы куртки и проверяю фотоаппарат. Скорее всего — ему пришел конец, но пленка должна была уцелеть. Глянув в зеркальце заднего вида, я поморщился — рожа выглядела на пять баллов. В гроб краше кладут. Расцарапанная, с разбитой бровью... И одежда — не лучше. В таком виде по Минску рассекать — точно милиция остановит.

***

Номер замначальника УГРО, который дал мне Привалов, я зазубрил наизусть, а еще — нарисовал чернилами на отвороте куртки. Мало ли! Так что запрыгнув в телефонную будку тут же принялся вращать диск.

— Петра Петровича можно? Скажите — Белозор, который из Дубровицы звонит, дело очень-очень важное...

— Минуточку, — ответил усталый мужской голос.

Я барабанил пальцами по облупленному корпусу телефона, нервничая. Вот как быть, если те уроды вернуться к телу женщины и всё затопчут и растащат?

— Ожидайте, Петр Петрович отошел, как только вернется — сразу подойдет к телефону, — послышался звук, как будто трубку положили на стол.

Что за день сегодня такой? Я слушал шуршание в трубке и думал, что, наверное, придется звонить Привалову. А есть ли у меня 15 копеек на межгород?

Дверь телефонной будки внезапно распахнулась, и я увидел троих милиционеров.

— Здравствуйте, — сказал я, и тут же согнулся в пароксизме боли, задыхаясь и корчась.

Следующий удар прилетел по спине, а потом крепкие руки вытащили меня из будки, и болью ожгло еще и бедра. Черт, я ведь слышал — резиновых дубинок советская милиция не носила!

— Пакуй урода, Лёва! — сказал кто-то.

— Мужики, я Петру Петровичу из УГРО звонил, свяжитесь с ним, пожалуйста, он всё объяснит...

— Объяснит, — по спине снова прилетело. — Заткнись, гад!

***

Второй раз я попался. Второй раз — по собственной дурости и самонадеянности. Но если в Дубровице были солидные шансы что "разберутся", что "поймут и простят", то тут... Тут я — в чужом городе, попал в лапы человека, которого считали "Белорусским Мегрэ", а на самом деле — ему было наплевать, кого сажать. Главное — закрыть дело. Это не Соломин, не Привалов...

Удостоверение журналиста в кармане? Да они просто выбросят его в мусорку и скажут, что ничего не знали! Право одного звонка? Не, не слышали. Право на адвоката? Понятия не имею, никаких адвокатов ко мне не заходило пока... Поэтому я лежал в бетонном каземате примерно два на три метра, на жесткой шконке, под вечно включенной лампочкой и пытался понять — что же делать дальше?

Надежда была одна — Петру Петровичу доложат, что Белозор звонил, он скажет об этом Привалову, тот начнет искать... Не держат же они меня тут под вымышленным именем? Фамилия мелькнет. А там — как звезды сложатся. Всё зависит от уровня интеллекта Солдатовича. Даже в мое время о нем были самые противоречивые мнения: одни говорили, что он просто дуболом, мясник, другие — что выдающийся сыщик, просто беспринципный и недобросовестный. Я видел его мельком: массивное лицо с тяжелой челюстью, широкие плечи, мешки под глазами. Он сказал только:

— В холодную! — и милиционеры утащили меня прочь.

Мне было жутко интересно, как стражи порядка так лихо настигли меня в телефонной будке? Или товарищи из Нахаловки настучали кому следует, или Коленька, ухарь — других вариантов нет. И, стоит признать, я вел себя на самом деле подозрительно.