С Том 3 (СИ) - Вязовский Алексей

По глазам лесника видел, что он сейчас дочурке врежет. С правой, а может и с левой добавит. Я быстро встал между ними.

— Пусть прокатится с нами до Подгорного, — быстро произнес я. — Худа не будет. Немцев же тут нет?

— Не видел немцев я там, говорил же, — буркнул Егор Семёнович. — Ладно, пусть балаболка пройдется. Пешком! Помесит снег…Волю взяла, — начал жаловаться лесник. — Раньше как? Бабы пикнуть не могли! А теперь? Им вся воля. Хочешь депутатом, хочешь врачом… Слышал перед войной бабы даже пахать на тракторе начали…

Особого снега на дороге не было — двигались в сумерках ходко. Застоявшаяся лошадка рвалась вперед, ее осаживали. Майор опять пустил головной и тыловой, сам шел рядом с лесником, выспрашивал какие-то детали по маршруту. Я же воспитывал Анну:

— Ты зачем разболтала про лагерь?

— Так сами же про плен рассказывали, — вывернулась она и тут же перешла в наступление: — А что это ты на нее заглядываешься?

Прасковья и правда пристроилась впереди меня, иногда оглядывалась, взмахивая толстой косой. Справа и слева от нее шли «кавалеры» — Быков и Архипенко. Все соревновались, кто рассмешит дочку лесника сильнее.

Не боевой отряд, а… сельские гулянки. Гармони не хватает.

— Тише ты! Хорошая девушка. Нам бы пригодилась. Санитарка все-равно нужна.

— Похоронку отцу сам писать будешь?

— Вот же язва!

Я прибавил шаг, догнал головной дозор. Ильяз с Махно взобрались на пригорок. Остановились.

— Дивись командир. Село. И ни одного огонька.

Деревня впереди действительно, как вымерла.

— Идите вперед — приказал я. — Махно, ты главный. Разведайте все. Если что — подайте сигнал фонариком. Две вспышки — все спокойно. Одна — в селе немцы.

Головной дозор уходит, мы готовим оружие. Все выглядит подозрительно. Наконец, на околицу выходит Ильяз — дает две вспышки. Ярко светит Луна, мы по серебряной дорожке входим в деревню.

Там стоит оглушающая тишина. Никаких признаков жизни: ни дымка над крышами, ни один пес не взгавкнет. В снеге, на улице, разбросан домашний скарб — черный ватник, рушник, ярко расшитый жар-птицами, кастрюля. Наконец появляется живность — серая кошка, испуганно перебегает переулок.

Улица сворачивает влево. Огибаем белую хату и замираем. Впереди пепелище — несколько полностью сгоревших домов, лишь обожжённые пожаром печные трубы возвышаются среди головешек. У покосившегося штакетника валяется пять трупов.

Первым отмирает майор: — Бить сволочей! Жечь, а пепел раскидывать по ветру!

— Тихо! — я вижу сгорбленную фигуру, что двигается к нам по улице, обходя трупы.

— Грачев, ты? — вперед выходит лесник, приглядывается.

Лысый мужчина с седой бородой бредет опираясь на клюку.

— Я, Егор, я.

— Что?! Доигрался с немцами? — лесник подскочил к мужику, схватил того за грудки. Женщины ахнули, майор с капитаном бросились разнимать.

— Вот, смотри, товарищ Петр, на предателя! Ставь его к стенке, сей же час ставь!

— Да в чем дело-то?

— Его фашисты старостой назначили. В Чернигов ездил, выбивал себе должность, — лесник легко скинул с себя руки майора и нагнул старика к трупам. — На, смотри!

С большим трудом мы оторвали Егора Семеновича от Грачева. Он все кричал, брызгал слюной…

На шум появились люди. Жители Подгорного собирались медленно, осторожно выходя из уцелевших хат. Кто-то нес керосиновую лампу, в тусклом свете я разглядел глаза Грачева — потускневшие, безжизненные.

— Приехали утром. На рукавах черепа, кости… — староста встал коленями в снежную кашу — Где, спрашивают, ваши комсомольцы. Я им говорю — нет никого, на фронт все ушли. Но они знали, что у Фроськи прячутся в подполе трое ребят. Похватали, увезли в Чернигов. И сразу начали жечь. Фроська кинулась к ним, так они ее первой… — Грачев кивнул на женский труп — И сразу вдоль улицы стрелять начали без разбора.

Женщины в толпе принялись плакать, кто-то выкрикнул:

— За що вони так? Як нелюди, без розбору, без суду. Де ж кінець цьому?

— А вы где были?! — какая-то старуха вышла из толпы. — Защитнички!

— Иди сюда! — лесник схватил дочку за косу, подвел ее к пепелищу. — Еще хочешь в партизаны?

— Хочу! — Прасковья принялась вырываться, но бесполезно. Пришлось опять нам вмешаться.

— Фашисты взяли Курск, — опять раздались крики из толпы. — Уже на подступах к Москве.

— Вояки!

— Тихо, товарищи! — рявкнул я. — Враг силен, но Наполеон и Москву брал. Мы тоже сражаемся. Знаете ли вы, что в прошлом месяце подпольщики убили в Киеве самого Гиммлера — заместителя Гитлера? По ихнему рейхсфюрера!

— А по-нашему?

Я задумался, подбирая правильно звание.

— Генерал-фельдмаршал. Глава всех эсэсовцев.

— Тех, что у нас тут жгли?

— Да! Поэтому и лютует немец. Война-то идет не так, как задумано. Гибнут их вожди. Слово вам даю, мы заставим фашистов кровью умыться! Павел Никанорович, — я повернулся к капитану — Покажи.

Закуска вышел вперед, кинул на снег немецкий МГ, шинели. Парочка была довольно качественно продырявлена.

— Видите? Мы деремся с врагом, не сдаемся. И вы не должны! Слышите?

Меня услышали. Народ успокоился, старики из крепких взяли на руки трупы, унесли. Женщины дозакидали снегом дымящиеся головни.

Я же повернулся к Грачеву. Староста уже успел прийти в себя, стоя на коленях, мрачно на меня зыркал. Вокруг него стояла «группа поддержки» — несколько деревенских, в основном старухи в платках.

— Нет вины, на Леониде. — заявила одна из них. — Він до кінця захищав Фроськиных…

— Сотрудничество с немцами — это преступление, — мрачно бросил майор, придерживая за рукав разгневанного лесника.

— Я людей сберегал! — завелся Грачев. — Сейчас наш народ, пусть хоть с винтовкой, хоть с автоматом, против немца, как моська против слона. Это вам не гражданская, когда можно было колом от забора отбиваться. Надо выждать. Не лезть на рожон. Иначе вон — староста кивнул на дымящиеся развалины. — Только смерть.

— Пошли, командир! — Базанов сплюнул в снег. — Толку не будет от этого разговора.

— К стенке тебя надо, — уже не так уверенно просипел Егор Семёнович. — От таких как ты соглашателей — все зло…

Опять поднялся гам, старухи набросились на лесника, начали припоминать какие-то его прегрешения. Тот отбрехался, но уже вяло, без запала.

— Я иду с вами! — Прасковья подошла ко мне, тихо произнесла: — Даже не смейте отказывать мне, товарищ командир! Буду мстить за Подгорное, за весь наш советский народ.

— Иди домой, мстительница, — я устало вздохнул. Двигаться дальше или остаться на дневку в деревне? Каждый из вариантов был плох. Дневка грозила столкновением с карателями — кто-то же им сдал фроськиных комсомольцев? Но и бродить по местным перелескам лучше ночью или в сумерках — меньше шансов, что заметят.

— Сбегу! И догоню вас у Песков. Я тут все дороги знаю!

— Если сбежишь, — я наклонился ближе. — Я тебя заставлю вшей у мужиков вычесывать! И не только на голове. Станешь вечной дежурной. В сортирах будешь убираться, слышишь! Ты думаешь, с винтовкой по лесам будешь бегать? В немцев стрелять? Нет, готовить на весь отряд, обстирывать!

— Я готова. На все готова!

— У тебя в Подгорном был кто-то знакомый? — догадался я.

Прасковья побледнела.

— Неужели из комсомольцев??

Судя по выражению глаз — угадал. Кто-то, к кому девушка была явно неравнодушна. Лихорадочный румянец, дрожащие губы…

— Как его звали?

— Как и вас, Петр. Товарищ командир! Может, есть какая-то возможность выручить ребят?

— Штурмовать Чернигов? Вдесятером? С Яковом?

Я понял, что проговорился.

— С каким Яковом? Тот, что армянин? Чем он так важен?

— Забудь! Параска, ты хорошая девушка. Тебе жить и жить. У нас впереди только смерть. Вчера мы товарища хоронили. Пуля попала в сердце и все, — я ткнул пальцем под левую грудь дочки лесника. Та заалела. — И все. Нет человека. А ведь у него родители, семья, — я кивнул в сторону Егора Семеновича, который уже закончил ругаться с бабками, помогал им растащить багром развалины дома.