Кондитер Ивана Грозного 2 (СИ) - Смолин Павел

Первой сигнал из монастыря должна отработать группа быстрого реагирования «второй линии» — они сидят в сторожке около ворот, и от «набата» должны побежать в монастырь. Смена «первой линии» — это та, что стоит на своих постах, в том числе у «монастырского коридора», и даже в случае ЧП обязаны остаться на месте: вдруг суета имеет отвлекающий характер? Полагаю, ГБР (заодно оценим их и других оперативность) уже должна быть в монастыре, получать указания или собираться домой в случае ложной тревоги или ликвидации раздражителя своими силами.

Тем временем остальные дружинники обязаны в кратчайшие сроки отыскать своих десятников и дружно экипироваться, параллельно ожидая указаний. Ну а мне надлежит вернуться в поместье, потому что мое грандиозной ценности имущество и мои люди вообще-то потенциально под угрозой!

Именно мои — в эти времена, пусть крепостного права и не завелось, а само бытие не способствуют социальной мобильности, и многие из тех, кто поверил мне — пусть и благодаря мотивационному пинку от Данила — и поехал из Москвы во вчерашнее «дикое поле» больше уж до конца дней своих не переедут. Я изначально строил поместье «вдолгую», планируя просидеть здесь не меньше двух пятилеток, но благодаря хлопотам Ивана Васильевича и милостью Митрополита землица сия принадлежит «Боярину Палеологу Гелию Далматовичу» настолько, насколько хорошо я смогу удержаться в седле беспощадной к частной собственности отечественной истории.

Бумаги доставили на днях, и я не поскупился на пирушку по этому поводу. Заодно объявил о том, что надо бы уже в Слободу семьи перевозить, либо оными обрастать да вносить свой вклад в отечественную демографию — у меня на совсем юных русичей очень-очень большие планы. Народ благодаря шагающей по Руси славе от жизни в «греческой слободе» ощущает причастность к чему-то очень большому и важному, и даже землекопы наши ходят по посаду да ближайшим деревням гоголями. Зарплата, «соцпакет» — в мои времена это было самым важным, но даже тогда было принято «мазать» сверху слой общих целей и принципов. Мы здесь с мужиками даже яму срамную копаем не абы как, а с ощущением Великого Замысла!

— Испортить такое великий событие! — ворчал по пути к воротам Иоганн.

— Ничего святого у людей не осталось, — согласно бурчал и Иван.

— Напротив — второе необычное событие сделает этот день ярче и памятнее, — нашел я в случившемся плюс.

— Великолепная иллюстраций соседства в нашем мире света прогресса и тьмы злодеяний, — глубокомысленно заявил немец. — Однажды улицы каждого города — нет, каждой деревни! — осветят огни фонарей, а люди благодаря науке станут жить настолько хорошо, что у них не будет причин творить зло!

Ох, знал бы ты…

— Нефть наша не токмо для воинского дела годится. В жиже сей великая сила содержится, и верю я, что можно ее с пользой великой для человека жечь, — проницательно заметил Иван.

— О, я! — горячо поддержал его немец. — Гелий Далматович, нужен ли я здесь? Я бы хотел освежить свои записи.

Не нужен.

— Ступай, — кивнул я.

Набат смолк к моменту когда мы с Иваном и «ближним кругом» добрались до ведущего в монастырь «коридора». Здесь нас встретили благочинный Юрий и десяток смешанных, монастырско-поместных воинов. Перед ними, на коленях, стояла тройка наряженных в грязные темные шмотки, на удивление прилично обрезавших волосы и бороды, молодых людей примерно от двадцати до двадцати пяти лет.

— Артельщиков грабить пришли, — поведал нам Юрий после коротких приветствий. — Тех, что от посада наособицу поселились, — на всякий случай уточнил. — Матвея да Федьку, они нынче дозор несли, убили лиходеи, да те клич кинуть успели. Двое разбойников прямо там и остались, насовсем, а эти, — Юрий совсем не по-христиански пнул ближайшего лиходея, уронив того рожей в выстилающие дорогу доски. — Трусоваты оказались, дубинки побросали да живота посмели требовать. Твоя под артелью земля, Гелий Далматович, тебе и суд земной вершить.

От последнего предложения благочинного меня словно током ударило. В самом деле — землица-то тут теперь много где моя, и стало быть всю полноту власти в этих краях мне и нести. Не знал, если честно — думал артельщики с монастырской на монастырскую же землю переехали. Нужно внимательнее бумажки посмотреть — тех же артельщиков, например, я могу вполне законно обложить «арендной платой». Они себе могут позволить платить. Вернее — могли, но скоро опять смогут: разбойники разбойниками, а дело прибыльное ждать не станет.

— Услышал тебя, батюшка, — кивнул я. — Тимофей, в яму молодчиков, утро вечера мудренее, — отложил тяжелое решение.

Может и зря отложил — буркнул бы прямо сейчас «повесить», чуть-чуть пострадал бы муками совести, а теперь придется всю ночь ворочаться да искать баланс между «око за око» и личным, совсем в эти времена неуместным, гуманизмом.

«Соскочить»-то не выйдет — ни у меня, ни у «молодчиков». Ох и угораздило же вас, горемычные. И чего в другом месте удачи попытать не захотели? Мне теперь вас… А что именно «мне»?

Дружинники увели заплакавших в ожидании неминуемой кары разбойников, мы попрощались с монастырскими и отправились восвояси.

— Такой день так печально закончился, — вздохнул Иван.

— Человек предполагает, Бог располагает, — ответил я пословицей. — Кликни Клима ко мне, — велел ближайшему дружиннику.

Нужно проконсультироваться.

— Подумать нужно, Иван, — «слил» «алхимика». — Ступай, выспись, завтра продолжим изыскания.

— Доброй ночи, Гелий Далматович, — поклонился тот и свернул налево, к кластеру «вип-избушек».

Вернувшись домой, я ополоснул руки и лицо в умывальнике, отдал Гришке испачканную «лабораторную» одежду для стирки и велел кухонным служкам подать на стол отвару да бутербродов с маслом да медом. Глушить нервы вкусностями я еще в прошлой жизни хорошо научился.

Клим прибыл быстро, и судя по испачканным землей штанам и сапогам без дела во время инцидента не сидел. Трудоголик тот еще, от зари до глубокой ночи по поместью мотается, за добром моим следит.

— Слыхал? — спросил я.

— Слыхал, — отозвался он.

— Законы Руси знаешь? — задал я второй вопрос, пока Клим переобувался в домашние лапти и направлялся к умывальнику.

— Всех законов Руси даже в Приказах Государевых знают не все, — хохотнул управляющий. — Больно их много. Но нам многого здесь не надо — с лиходеями да душегубцами разговор короткий: допрос суровый да повешенье прилюдное у дороги, дабы другим неповадно было.

Клим уселся за стол, пригубил отвар, внимательно на меня посмотрел и вздохнул:

— Добрый ты, Гелий Далматович. Весь мир обогреть да облагодетельствовать хочешь. Каждому нищему монетку сунешь, каждому беспризорнику по краюхе от себя отрезаешь.

— Плохо? — расстроился я.

— Благостно, — покачал головой Клим. — Да не в Царстве Небесном живем, а в мире земном, грешном. Точат бесы души людские, и Закон людской на то и установлен, дабы совсем пропащие добрым людям жить благопристойно не мешали. Ты этих трех душегубцев не жалей. Судом земным на Суд Высший их отправь, Господь разберется. Ты, Гелий Далматович, не монах и не юродивый, ты — помещик. Хозяин. Артельщики, даром что гордецы и дурачки беззаботные, все ж твои люди.

— Понимаю — пришли чужаки, людей моих поубивали да пограбили, и простить их или даже в Москву для суда Государева передать я не могу, ибо слабым меня мои люди посчитают. А ежели хозяин слаб, значит и в хозяйстве его крепости нет.

— Так, Гелий Далматович, — подтвердил Клим. — Сам понимаешь всё. Не грызи себя попусту да не кайся — добрый ты человек, через тебя эвон сколько людей крепко на ноги встали. Не ради себя одного живешь теперь, а ради нас всех. Слово окончательное, судейское, за тобою, но самому тебе лиходеев допрашивать не по рангу, а вот ключнику твоему — в самый раз, — ободряюще улыбнулся.

Знаю, что не садист Клим, просто продукт своего времени, и «допрос» проведет как надо, без лишних пыток. Но непременно с ними — а ну как сообщники да ухоронки у разбойников остались?