Двадцать два несчастья - Данияр Саматович Сугралинов

Медленно, миллиметр за миллиметром, я извлек самый опасный фрагмент точно под выбранным углом. На миг мне показалось, что я вижу пульсацию артерии буквально в волоске от инструмента.

Постепенно я удалил все фрагменты, эвакуировал гематому и установил дренаж. Напряжение в операционной постепенно спадало, когда показатели на мониторах стали приходить в норму.

— Давление стабилизируется, — доложила анестезиолог.

— Зрачки равные, реагируют на свет, — добавил ассистент.

Я начал закрывать операционное поле. Мои движения были такими же точными и выверенными, как и в начале. И только когда последний шов был наложен, я позволил себе выдохнуть.

— Операция завершена, — объявил я, снимая окровавленные перчатки. — Перевести в реанимацию, непрерывный контроль внутричерепного давления, полный неврологический мониторинг. Антибиотики и столбнячная профилактика, как обычно.

Сняв маску, я встретился взглядом с Дианой. Ее глаза сияли каким-то новым светом — восхищением, удивлением и чем-то еще, что я не мог расшифровать.

За моей спиной послышался сдавленный выдох. Анестезиолог откинулась на спинку стула, закрывая лицо руками. Один из ассистентов смотрел на меня так, словно увидел привидение.

— Где вы этому научились? — спросила Диана тихо, когда основная часть команды начала расходиться.

— Долгая история, — ответил я, чувствуя, как волнами накатывает усталость.

Только сейчас я осознал, что провел почти четыре часа в одной позе, не разгибаясь — невыносимая нагрузка для этого тела. Спина ныла, плечи горели, пальцы свело от постоянного напряжения. Во рту пересохло. В висках пульсировала тупая боль. Но одновременно где-то глубоко внутри поднималась мощная волна тихого торжества — я это сделал. Вопреки всему, вопреки сомнениям и страхам, я спас человеческую жизнь.

У входа в отделение нас ждал бледный Рубинштейн. Он внимательно выслушал мой отчет, не перебивая.

— Значит, сейчас все зависит от того, как она перенесет ближайшие сутки? — уточнил он, и голос его звучал как-то не так.

— Да, но худшее позади, — сказал я. — Если не будет осложнений, прогноз благоприятный.

Рубинштейн задумчиво кивнул и прищурился.

— Вы удивили меня, Сергей Николаевич. Особенно учитывая вашу… репутацию. Добрые люди уже ввели меня в курс дела.

На мгновение мне показалось, что я уловил в его взгляде какое-то особое понимание, уважение ко мне. Но следующие его слова развеяли эту иллюзию.

— Скажите, доктор, — голос его стал холоднее льда, — когда именно вы протрезвели? Вчера? Позавчера?

Я застыл. Кровь отхлынула от лица.

— Что вы имеете в виду?

— Не притворяйтесь. — Рубинштейн сделал шаг ближе, и я почувствовал исходящую от него угрозу. — Мне только что доложили о вашем состоянии. Пьяница, который неделю как вышел из запоя. Человек, которого хотели уволить из-за алкоголизма.

Он говорил тихо, почти шепотом, но каждое слово било как пощечина.

— И этот человек решил поэкспериментировать на дочери Ильнура Хусаинова? Поставить под угрозу жизнь девушки, чтобы реабилитироваться после пьянки?

— Нет, я…

— Молчать! — жестко рубанул он. — Думал, никто не узнает? Что можно обмануть всех и сойти за героя? Ты, говнюк, поставил жизнь Лейлы на кон, зная, что твои руки дрожат от похмелья! И главное — я тебе поверил и согласился с твоим вариантом! Ты чуть меня не подставил!

Я хотел возразить, объяснить, что операция прошла идеально, что я спас девушку, но Рубинштейн продолжал:

— Тебе повезло, скотина! Чертовски повезло, что она жива. Но не думай, что это останется безнаказанным. — Он достал телефон. — Тебя не просто уволят, тебя привлекут к уголовной ответственности за преступную халатность. Раскатают в блин! Три летальных исхода на твоей совести! А если с Лейлой что-то случится?

— Но операция прошла успешно…

— По чистой случайности! — взорвался он. — Ты хоть осознаешь, что мог убить ее? Что твои трясущиеся от алкоголя руки держали скальпель над мозгом невинной девушки?

Рубинштейн подошел вплотную, так что я чувствовал его дыхание.

— Знаешь, что мне сказал Харитонов? Что ты уже неоднократно оперировал в неадекватном состоянии. Что больница покрывала твои «подвиги».

— Да не был я пьян…

— Ложь! — рубанул Рубинштейн. — Сегодня утром твои же коллеги отметили запах алкоголя! От тебя несло перегаром!

Это было неправдой, но как я мог это доказать? Кто поверит бывшему алкоголику против свидетелей и влиятельного адвоката?

— Я дам тебе сутки, — прошипел Рубинштейн. — Если с Лейлой что-то случится, если будут малейшие осложнения — ты пожалеешь, что родился. А если она выздоровеет… — он холодно усмехнулся, — это тоже не спасет тебя от последствий, мразь! Таких сволочей нужно давить!

Он направился к выходу, но у двери обернулся.

— И не надейтесь на заступничество Мельника. Харитонов уже все объяснил главврачу, и тот поручил готовить документы!

Дверь хлопнула, оставив меня наедине с горечью несправедливости. Насколько неудачлив Серега, что даже спасенная жизнь дочери самого влиятельного человека Казани обернулась проклятием?

Когда Рубинштейн ушел, я обессиленно прислонился к стене, чувствуя, как адреналин покидает тело. Мышцы ныли, в висках пульсировала боль, а руки мелко дрожали от напряжения.

Глава 8

Я сидел на краю больничной койки в ординаторской, безучастно глядя в стену перед собой. Выматывающая многочасовая операция закончилась успешно, но теперь каждая мышца гудела от перенапряжения, а голова казалась пустой и звенящей. Хирургический адреналин схлынул, оставив после себя только изнуряющую усталость. И смутную тревогу из-за слов Рубинштейна.

«Сейчас бы грамм сто коньячку!» — мелькнула в голове мысль, и я аж удивился. Идея эта явно была не моя. Она принадлежала Сереге, моему предшественнику. Эдак скоро он меня победит, и тогда стану я законченным алкашом, каким и был тот Серега.

Эх, Серега, Серега… что же ты так? И сам не пожил нормально, и мне теперь не даешь?

Хотя имею ли я право его осуждать? А сам-то я правильно прожил жизнь?

От воспоминаний о моей прошлой жизни смутная тревога, которая глодала меня где-то на периферии сознания, жахнула со всей мочи, аж дыханье сперло.

Я занялся диафрагмальным дыханием, чтобы купировать паническую атаку. Еще чего не хватало!

Буквально минут через десять я пришел в норму. Дыхание выровнялось, пульс замедлился, паника отпустила.

Вроде бы все нормально. Должно было быть.

Но на душе оставалась какая-то досада. Что-то тревожило меня, какой-то ноющий червячок все грыз и грыз, вызывал беспокойство.

Слова Рубинштейна? Вряд ли. Да, он, конечно, мог здорово подгадить — мужик струхнул из-за своей карьеры. И ещё