Царская немилость (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

— Вот спасибо, он бы приехал и совет мне ещё дал по строительству флигеля, ещё конюшню хочу увеличить. — Всё, правда. Жить вместе с двумя голосящими всё время детьми, было тяжеловато. Как-то отвык.

— О чём речь, Ваше сиятельство, сегодня же поговорю с нем… С Карлом Генриховичем.

— А скажите, Николай Николаевич, говорят, что у вас травница есть хорошая, можно её ко мне отвезти, ребёночка новорождённого посмотреть, а то он кричит всё время, — дал очередную лёгкую подачу граф.

— Матрёна. Ведьма. Запорол бы. Ведьма она, Ваше сиятельство, а не травница. Врут всё люди. Только вредить может, а лечить нет. Сдохла бы быстрее. — Прямо в крик. Чего ему «ведьма» сделала?

— Николай Николаевич, а продайте мне её. У меня вон холера …

— Матрёну? Продать? Да в уме ли вы, любезный, Пётр Христианович. Доплачу ещё. Так забирайте. Переехать помогу. Лишь бы не видеть рожу её бородавчатую. Холера. Она и наслала. Ведьма, говорю же. Уже сколько раз попику нашему жаловался. А тот всё кряхтит. Боится сор из избы выносить. Забирайте. Сегодня прямо и забирайте. Купчую после составим. Копеечка с вас, а то вернётся ещё.

— Премного благодарен. Николай Николаевич, а крестьян продаёте вообще?

— Окститесь, Пётр Христианович. Весной три семьи прикупил, да девку вышивальщицу. Разворачиваем хозяйство. А ежели вам людишки потребны, то это к графу Ефимовскому. В стеснённых-с оне ноне состояниях-с.

— Ефимовский?

— Павел Андреевич Ефимовский — сын генерал-аншефа Андрея Михайловича Ефимовского — племянника императрицы Екатерины I, двоюродного брата императрицы Елизаветы Петровны. Младший-то сынок Андрея Михайловича хорошо женился, на княжне Долгоруковой, а старший — мот ужасный и своё всё проиграл и приданное жены, царствие ей небесное. Сейчас земли и крестьян распродаёт. Сам Павел Петрович на него ругался и велел долги заплатить.

— Далеко это?

— Охо-хо, хо-хо, молодёжь. Вот живёшь же в версте одной, а соседей не знаешь. Хотя сам такой был, все на войне да в полку, небось. Домой и не заезжаешь. Может, и к лучшему, что император тебя на землицу вернул-с. В Дубровицах у него имение. Всего-то в трёх-четырёх верстах от твоих Студенцов. На юг почти прямо. Всё, нагуляли аппетит, Пётр Христианович, пойдёмте-с, отобедаем-с, мои уж заждались, поди. Ругаться Антонина Капитоновна будет. Пойдёмте, постной пищи откушаем. Ха-ха.

За обедом этим, Брехт понял, чего хохотал хозяин. То ли этого не было в памяти реципиента, то ли, как протестант, по другому всё это воспринимал бывший хозяин тушки, то ли то, что он военный, а там другие строгости, но вот и не знал даже Пётр Христианович, что строгий пост был вчера 18 января, а 19 января в Святое Богоявление или Крещение Господне принимать можно любую пищу, лишь бы храм посетили и произнесли крещенские молитвы.

За обедом хозяин завёл разговор про собак своих борзых. Пётр Христианович заинтересовался и разговор поддержал собачный. От графа Вингенштейна Брехту в наследство досталось огромное количество собак. Штук тридцать. И они непрерывно лаяли и выли на псарне. Иван Яковлевич себе, как первоочередную цель, поставил псарню ликвидировать, а на том месте поставить дополнительную конюшню. Четыре лошади Зубов подарил, да три жеребёнка появились. Маловаты стали апартаменты лошадиные.

— Николай Николаевич, а не желаете у меня собачек посмотреть, может, присмотрите себе. Решил я распродать всех.

— Да, не может этого быть! У вас одна из лучших в Подмосковье псарен. Все завидуют вам. С чего вдруг?

— Ну, вы же знаете. — Дальше сам додумает.

— Вот как! Ну, тогда я с вами еду. Первым буду, есть у вас сука одна …

За столом кроме хозяина и гостя сидела жена секунд-майора Курдюмова — Антонина Капитоновна — старушка божий одуванчик и сын его младший с женой. Сынок, не обращая ни на кого внимания, и не вмешиваясь почти в разговор, закидывал в себя напёрсточные рюмочки наливочки вишнёвой, и к подаче десерта отрубился. Двое дворовых отнесли «уставшего, весь день в заботах» сынка на второй этаж.

Танцев и игры в фанты не ожидалось. Поели, закусили пирогом с сушёной малиной и принялись собираться к обратному визиту. За это время вездесущий немец управляющий Карл Генрихович, подготовил две подводы и на них перегрузил из дома на окраине Нежино ведьму со всеми её травами и горшками. Чего-то видно поломали, чего-то побили, но бабка сидела на возу злая и шипела.

Нда. Впечатление Матрёна производила. Вот Бабу Ягу рисуют с бородавкой на носу. Здесь костистый крючковатый нос был чист. Но бородавки были. Три. И все три волосатый. Две на подбородке с обеих сторон. Большие, тёмно-коричневый и с пробивающимися седыми волосками. На правой так волосок серебряный спиралькой закручен. Жуть. А третья бородавка была на лбу. Смотрелось бабка жутко. Ведьма — это мягко сказано. Увидишь ночью, обос… Ну, в общем по-большому захочется, прямо в штаны. Если родимые пятна говорят о приближении рака, то у Матрёны этой уже пятая стадия была.

— Прокляну! — ткнула пальцем бабка в Николай Николаевича и собачник тут же сдулся.

— Ваше Сиятельство, я тут вспомнил… Завра с утра я к вам с визитом. Дела-с. Сами понимаете, да и праздник.

— Во сколько ждать? — старался не заржать Брехт.

— Как рассветёт, так с сынком и нагрянем. А потом до Дубровиц вас провожу.

— Жду. Прохор, поехали.

Событие двадцать шестое

Вчера заключил выгодную сделку: в обмен на кошелёк и мобильник, получил жизнь и два раза по морде.

Цитата из телешоу «КВН»

Брехт вполне себе представлял, что русская борзая стоит приличных денег. Более того, вот именно в этом месте память графа Витгенштейна сохранилась идеально. Та самая сука, скорее всего, стоила, как несколько семей крестьян. Семью можно было купить рублей за триста, а вот за бабушку этой борзой его отец отдал три тысячи рублей серебром, то есть около четырёх тысяч на ассигнации.

Вспомнив про ассигнации, Брехт бросил думать про суку и задумался об Александре I. Вернее, обо всей этой семейке сразу. Эти товарищи ввели бумажные деньги или ассигнации и им никто не сказал, что печатать их сколько угодно нельзя. К чему это приведёт? Будут печатать не покладая рук. Поэтому курс ассигнационного рубля, несмотря на то, что его поддерживали медные деньги, постоянно падал. В 1788 году бумажный рубль стоил около 90 копеек серебром, в 1795 году, накануне смерти Екатерины II, — 70 копеек, в 1800 году — уже 66 ¼ копеек. Сейчас в 1801 всего шестьдесят.

И, наконец, в 1817 году, как печальный итог политики государства, дорвавшегося до печатного станка, один ассигнационный рубль будет стоить только 25 копеек серебром. Война, конечно, вмешается и Наполеон — «сучий потрох» фальшивок напечатает. Но сам Александр их напечатает в тысячи раз больше, чем Наполеон. Предупредить «Жандарма Европы»? Или нет?

А зачем? Не проще ли воспользоваться этим и прикупить себе серебра, если деньги лишние будут. Всю эту математику Брехт знал точно. Занимался нумизматикой и бонистикой он серьёзно, не только монетки в планшеты складывал, но и литературу почитывал.

Ну и теперь про борзых щенков.

Николай Николаевич так загорелся купить у глупого немецкого Петрушки ту самую понравившуюся ему борзую суку, что прилетел в Студенцы ещё затемно, только звёзды с неба пропадать начали, а петухи ещё раздумывали, а орать ли им уже пора или можно ещё кого потоптать в сонном курином царстве.

— Пришли не званы, уйдём не драны, — Пётр Христианович был разбужен просто неистовым лаем собак. Бесновались и суки и кобели и прочие разные. Так собаки лают только на чужих чужаков. Даже и сомневаться не приходилось, кто же это пожаловал. Неймётся собачнику, ну, это товарищ майор ещё расценок не знает. Пётр вчера взял перо, бумагу типа обёрточной и пошёл вечером на псарню, каталог составлять. Переписал со слов Тихона все позывные собачьи и с его же слов цены предполагаемые.