Опоздавшие на электричку (СИ) - Крэйтон Алекс

Первый дубль был скользким: кто-то забыл, когда аплодировать, кто-то посмотрел не туда. Глеб тревожно ощупал погон — орден подрагивал на груди при каждом жесте. Валера, напротив, старался держать спину ровно и не замечать, как его фотографируют кинокамерой с близкого плана. Они шли, как учил режиссёр: терпеливо, сдержанно, с чувством общей торжественности. На третьем дубле всё сложилось — свет, звук, движение камерного крана, лица статистов, которые вдруг перестали быть просто фоном и превратились в живых людей с историей.

Когда прозвучало “Стоп! Снято!”, в павильоне выдохнули: кто-то хлопнул в ладоши, кто-то бросился к чайному столу. Валера и Глеб стояли немного ошеломлённые — им подали руку и похлопали по плечу, кто-то спросил, не жарко ли им в мундире? Через минуту к ним подошёл актёр, который играл одну из ведущих ролей; он кивнул, улыбнулся коротко и сказал: “Молодцы. Получилось правдиво”.

Следующая сцена, появление в кадре Владимира Высоцкого и Владимира Конкина— кажется их появления ждали все на съёмочной площадке.

Конкин по сценарию вошёл в клуб одетый в идеально подогнанной по нему парадной форме старшего лейтенанта Шарапова. Актёры первого и второго плана с восхищением рассматривают его и произносят заготовленные реплики.

С другой части клуба по деревянной широкой лестнице неспешно спускался живой Владимир Высоцкий, одетый в парадно-выходной костюм по моде 40-х годов, под руку с какой-то дамой, какая в процессе съёмки куда-то потом исчезала. Эпизоды были небольшие, поэтому всё сняли достаточно быстро.

— Вот это да, — Валера понизил голос. — Ты понимаешь, где мы сейчас стоим?

— Понимаю, — ответил Глеб, и даже у него в груди что-то кольнуло. — Это ведь история. Та самая.

Следующая сцена должна была имитировать кабинет Жеглова. По сути это была огромная декорация — комната с облезлыми обоями, старый письменный стол, покрытый зелёным сукном, настольная лампа, чернильные приборы с пером, пара старинных деревянных стульев, тикающие на стене часы, полукруглое окно с остатками клееных, когда-то крест-накрест газетными полосками на стёклах, на подоконнике электрическая плитка с высоким латунным чайником, на стене чёрный телефон, плакат “Товарищ, береги оружие!”, по другую сторону стоял похожий стол, где по сценарию сидел Володя Шарапов.

Внутри пахло жаркими лампами, кофе из термоса и краской по дереву.

Вокруг сновали люди: оператор с тяжёлой кинокамерой “Конвас”, звукооператор с катушкой магнитной ленты, ассистент, держащий хлопушку.

И вдруг — тишина.

Все обернулись к двери.

Вошёл он.

Высоцкий.

Теперь Глеб и Валера сумели его хорошо разглядеть при свете софитов. Он был невысокий, уже переодетый в костюм капитана Жеглова, с чуть припухшими от бессонницы глазами и хрипловатым голосом, в котором звучало и напряжение, и внутренняя пружина.

Он шёл, как человек, которому уже давно нечего доказывать — только жить, пока горит огонь внутри.

К нему подошёл Говорухин.

— Володя, через пять минут начинаем. Сейчас Серёжа Юрский у гримёров, они ему создают на лице образ сидельца в камере.

— Я готов, — ответил тот, коротко кивнув. — Я закурю пока?

— Да, можешь даже не тушить её потом, с ней ты будешь вполне органично смотреться в кадре.

Высоцкий стоял в стороне, курил, глядя куда-то в декорации, как будто видел сквозь фанеру настоящие московские улицы.

Глеб шепнул Валере: — Смотри на него… будто электричество вокруг.

— Да, — ответил тот, — таких, как он больше не будет.

В дверях появился Конкин — молодой, подтянутый, в уже обычной повседневной форме лейтенанта Шарапова. Он улыбался, проверяя на себе кобуру и портупею.

— Володя, — обратился он к Высоцкому, — а как ты думаешь, Жеглов бы реально мог так поступил с Кирпичом? Я имею ввиду подбросить ему ворованный кошелёк.

Высоцкий усмехнулся, не оборачиваясь ответил:

— Не знаю… Это ведь не про закон, это про совесть. У кого она как настроена.

Учитывая, что сцены со статистами в клубе уже отсняли, Глеб и Валера могли спокойно уходить восвояси. Но их словно приколотили гвоздями к полу, они видели сейчас перед собой живых легенд советского кино, некоторых уже не было в живых, а сейчас они словно ожившие призраки ходили, говорили текст, улыбались…

В комнату вошёл Сергей Юрский, одетый в чёрный костюм с белой рубашкой, с седой щетиной на лице, с зачёсанными набок волосами и тусклым, как полагается взглядом человека какой сидит в тюремной камере.

Ассистент хлопнула хлопушкой:

— Дубль 3, сцена 17!

И началось волшебство.

В комнате ожила жизнь. Высоцкий в образе Жеглова говорил своим хрипловатым, но сильным голосом:

— … И настоятельно советую вам рассказать о дружке своём—Фоксе!

Далее он выходил в дверь из кадра, потому что по сценарию герой Сергея Юрского хотел говорить только с Шарапова и они оставались с ним вдвоём.

Глеб почувствовал мурашки. Он стоял среди десятков статистов, рабочих, осветителей — но казалось, будто сейчас весь мир затаил дыхание.

Когда режиссёр крикнул “Стоп! Снято!”, зал взорвался аплодисментами — неформальными, настоящими. Даже рабочие с декорациями хлопали.

После дубля Высоцкий сел на табурет, налил себе из алюминиевого термоса кофе, потом вдруг заметил, что за ним наблюдают двое — Глеб и Валера.

— Эй, мужики, вы чего встали как памятники? — с улыбкой бросил он.

Глеб растерялся, но собрался:

— Мы… просто разнорабочие. Из цеха. Сегодня нас попросили поработать статистами в сцене встречи фронтовиков в клубе. Мы счастливы вас видеть, Владимир Семёнович, так близко мы вас ещё не видели.

Высоцкий рассмеялся усталым смехом.

— Да ладно, я что икона, чтобы на меня любоваться? Я вот тоже, по сути, разнорабочий — то пою, то играю, то опять пою. — Он снова коротко рассмеялся. — Главное — чтобы дело живое было.

Потом, как-то внимательно посмотрел на них, прищурился, словно что-то почувствовал.

— Слушайте, парни, у вас глаза какие-то… не отсюда. Вы откуда сами будете? Вы не местные я так понимаю?

— Издалека, — ответил Глеб. — Приехали из Тулы, да по дороге случилась с нами неприятность: деньги и документы украли, хорошо добрые люди помогли сделать хотя бы временные удостоверения личности, здесь обещали прописку оформить и новые потом паспорта можно получить.

— Не хорошо получилось…Не по людски это— воровать. — Задумчиво ответил он глядя снова, куда-то в пустоту словно видел, что-то только видимое ему одному.

Его позвали на следующий дубль. Он встал, кивнул им напоследок и ушёл — снова в образ, в кадр, в бессмертие.

Вечером, когда съёмки закончились, Глеб и Валера сидели на лавке у павильона, где свет прожекторов гас один за другим. Издалека доносился знакомый хриплый голос — кто-то включил магнитофон с записью Высоцкого.

“Он не вернулся из боя…”

— Вот скажи, — тихо произнёс Валера, — а если бы можно было сказать ему, что даже через сорок лет его будут слушать миллионы, даже потомки тех, кто ещё не родился…

Глеб пожал плечами, он не мог ничего сейчас сказать об этом.

Они долго сидели молча, пока над "Мосфильмом" не зажглись первые фонари, а ветер не принёс запах мокрого асфальта.

Рабочие расходились по домам, актёры снимали грим, режиссёр заканчивал записи. А где-то за стеной, в гримёрке, звучал тихий смех Высоцкого.

Он ещё был жив. И они — тоже.

Глава 12

Глава 12. …Там, где дышит эпоха

Утро следующего дня началось не с тарахтения будильника, а голосом Валеры. Глеб, ещё не до конца проснувшись, открыл глаза:

— Тебе чего не спится? Будильник ещё даже не звенел.

— Подъём, товарищ из будущего, — весело ответил тот,— я уже чайник вскипятил. — Чай горячий, с лимоном. Нас ждут великие дела на фабрике грёз.

— Ты чего такой весёлый с утра?—Глеб сел на кровати, потёр лицо и взглянул на Валеру — тот уже был одет, волосы аккуратно зачёсаны, как после вчерашнего визита в гримёрную.