Опоздавшие на электричку (СИ) - Крэйтон Алекс

“Мосфильм” тем временем жил своей жизнью. У проходной уже стояли припаркованные “Жигули” и “Волги” с пропусками под стеклом, бегали ассистенты с кипами бумаг, кто-то тащил прожектор на тележке.

Глеб и Валера уже привычно отметились у вахтёра — показали свои пропуска и направились к павильону № 4.

Там внутри уже вовсю кипела работа встречая их привычным шумом и запахом свежей краски, дерева и чуть подпалённой проводки. В углу ругался осветитель — старый ворчун по имени Ефимыч, который всегда что-то паял, бурчал на молодёжь и утверждал, что без него здесь всё бы давно рухнуло.

— Вы, орлы, не стойте как два пня, — крикнул он. — Возьмите-ка вон те доски, перенесите к декорации двора. Режиссёр сказал — к обеду должно быть всё готово.

Валера взял край длинного бруса, другой край подхватил Глеб — и они понесли его через павильон, обходя какие-то старые декорации: кусок “деревенской избы”, фонарь с улицы старой Москвы и замызганный грязью трофейный немецкий мотоцикл, на котором недавно снимали сцену погони.

За соседней стеной кто-то проверял звук — в динамике звучал голос:

— Мотор… камера… начали!

И тут же:

— Стоп! Товарищ, не смотрите в камеру!

Жизнь на студии шла по своим правилам: где-то снимали кино о войне, где-то готовили сказку для детской студии, а кто-то в это время репетировал в образе древнерусского князя. Повсюду мельтешили костюмеры с охапками одежды, актёры с гримом на лице, водители с катушками киноплёнки.

К обеду Глеб и Валера уже успели разгрузить две машины реквизита — ящики с бутафорским стеклом, дверные косяки, стенные фанерные панели, даже одну чугунную ванну, в которой накануне снимали сцену комедии. Пот градом катился со лба, рубахи прилипли к спине.

Валера сел на ящик и достал из кармана алюминиевую флягу.

— Пей, пока не выкипела, — сказал он Глебу.

— Ха, а я думал, кино — это сплошной глянец, звёзды и шампанское. А тут — таскай, крась, чисти, — проворчал Глеб, вытирая шею тряпкой.

— Ну а кто-то ведь должен держать этот “глянец” на гвоздях, — усмехнулся Валера.

После короткого перекуса в столовой — компот из сухофруктов и макароны с котлетой — им поручили помочь столярам в соседнем павильоне. Там строили декорацию квартиры “нового советского интеллигента” — с книжными полками, радиолой и бутафорским телевизором “Берёзка”. Валера возился с плинтусами, Глеб красил подоконник, в воздухе стоял запах масляной краски, смешанный с пылью и потом.

Весь день прошёл в ритме “сделай — отнеси — подай — убери”. Только к пяти часам стало немного тише — многие группы заканчивали смену, осветители сматывали кабели, операторы курили у выхода, а где-то за павильоном уже выстроилась очередь в душ.

Валера и Глеб только собрались к себе в общежитие, когда к ним подбежала девушка — молоденькая ассистентка в джинсах и голубой рубашке. В руках у неё был блокнот, на лице — усталость и одновременно азарт.

— Ребята, — запыхавшись, заговорила она, — у нас ЧП. Несколько человек из массовки заболели, а сейчас идёт съёмка. Нужны двое мужчин — простые, рабочие лица. Сможете подменить?

— А где сниматься-то? — насторожился Глеб.

— В фильме Станислава Говорухина, “Место встречи изменить нельзя”. Сцена в клубе, сегодня вечером.

Валера и Глеб переглянулись. Сердце будто ухнуло вниз — это же то самое кино, где снимается Высоцкий.

— Конечно сможем, — первым сказал Валера. — Мы хоть сейчас.

— Тогда бегом в костюмерную! — улыбнулась ассистентка. — Вас ждут, пока свет не ушёл.

И они понеслись через двор, мимо декораций, мимо грузовиков и полуголых осветителей, — прямо в сердце киностудии, где рождалось кино, которое потом смотрела вся страна.

Они только вошли внутрь костюмерной, как вокруг потянулся сладковатый запах крахмала, лака и старой парфюмерии — здесь хранились вещи, которые пережили не одну жизнь. Вешалки скрипели под тяжестью шинелей и мундиров, пуговицы на светоотражающей металлической дужке мерцали под лампами. Костюмерша — женщина лет сорока, с железной хваткой и мягким голосом — встретила их как старых знакомых: взгляд промелькнул от их рабочих курток, к их грязным рукам и снова — к лицам, где ещё сидела пыль целого дня.

— Быстро, мальчики, — сказала она и ловким движением сняла с вешалки два парадных мундира. — Сейчас подгоним по вас форму. Ничего страшного, что у вас руки в мозолях — это даже к лицу.

Она помогла им натянуть парадные гимнастёрки 40-х годов, подтянула воротники, закрепила погоны — и стала подбирать награды.

— Вот здесь у вас будет планка, — объясняла костюмерша, — держите осторожно, чтобы не помять. А орден — чуть ниже, ближе к карману. Так смотрится достоверно.

Глеб пытался не вглядываться слишком пристально — руки будто слипались от нервного трепета, когда иголки и булавки касались его одежды. Валера, напротив, ловил каждую деталь: как блестит металл, как подгибается ленточка, как на лацкане оставался едва видимый отпечаток старой шпильки. Когда костюмерша приколола первый орден на его грудь, мир вокруг как будто отодвинулся — тяжесть металла и щекочущая прохлада булавки пронзили плечи. Ему не сразу пришло в голову, что это почти та самая победная форма, которую видели в старых фотографиях у дедов; тут всё стало осязаемо близко и странно личным.

Из гримёрной к ним пришёл молодой парикмахер с расчёской и баночкой воды. Он пригладил их волосы, выбрил виски и слегка ножницами подровнял их. Дополнительно им припудрили лица, нанесли немного какого-то крема— “чтобы не было видно усталости”, — им налили по чашке крепкого чая в двухслойных стаканах, пока подгоняли воротнички и погоны.

Когда всё было готово, костюмерша провела их в соседний павильон, где уже была собрана сцена — клуб, украшенный гирляндами, транспарантами “С праздником Победы!” и букетами красных гвоздик. На одной из стен большая картина, где были нарисованы народы всего советского союза: рабочие, военные, пионеры, колхозники— по всей видимости она должна была олицетворять единство народов СССР. Столы накрыли ситцами, бутылки с водкой стояли в ряд, рядом — тарелки с солёными огурцами и тарелочки с холодцом. На заднике висел большой плакат с датой и лозунгами, а в углу сидел духовой оркестр, перебирая инструментами перед выступлением. Пространство было плотно заполнено статистами: женщины в тёмных платьях с брошками, пожилые и молодые ветераны с серьёзными лицами, — и среди них теперь стояли Валера с Глебом, ещё ощущавшие под ладонями деревянный брус рабочего дня.

Ассистент режиссёра, та самая девушка, подошла и тихо объяснила им последовательность действий: где встать, когда аплодировать, куда смотреть. Она показывала на бумажке блок-план сцены и слегка подталкивала, когда надо было “смотреть немного влево” — чтобы попадать в рамку камеры. Уверенность её голоса успокаивала: “Не двигайтесь резко, держите эмоцию спокойной гордости, это юбилей, а не пляска”.

За кадром уже бурлила жизнь: операторы проверяли объективы на крутящемся станке, световые мастера подвигали софиты на треногах, осветители натягивали диффузоры. Камера стояла на тележке — рельсы втыкались в пол. Один из техников держал в руках хлопушку, готовясь отдавать команду.

Когда на площадке объявили “Внимание!”, в комнате повисла тишина, как перед ударом сердца. Откуда то из тени появился сам режиссёр— Станислав Говорухин, ещё сравнительно молодой и амбициозный. Он прошёл мимо, чуть коснувшись наплечника одного из ряженых ветеранов, затем встал у своего стола и поднял руку.

— Итак, снимаем сцену — давайте ещё раз репетируем, — сказал он спокойно, — при звуке: “Мотор! Съёмка!” Товарищи статисты не спеша ходите по залу, делаете вид, что общаетесь между собой, слегка улыбайтесь, когда приветствуете друг-друга. Ваша задача создать необходимый задний фон, чтобы актёры играющие главные роли выглядели более естественно. По сценарию идёт встреча бывших фронтовиков, они демонстрируют свои награды друг-другу, делятся воспоминаниями и тому подобное. После монологов идём к столу, затем герой поднимает бокал… красиво, с чувством, произносит какой-то короткий тост связанный с победой и все чокаются с ним.