Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

— Мир, — согласился Василий.

— Мир, — хмыкнул Ярослав.

В связи с подготовкой к обеду мне пришлось покинуть наш уютный закуток, и в столовой, прихлебывая квасок и жуя гречневую кашу с хлебушком, киселем, репою, огурцами да толченою малиной в качестве десерта (Его Высокопреподобие от удовольствия аж жмурится, в чем, уверен, в глубине души очень раскаивается), я сидел настолько же усталый, «копченый» и пропотевший, как и вчера. Воняю, а что поделать? Все здесь воняют, даже, прости-Господи, батюшка игумен.

За оставшийся день мы с мужиками насыпали на щебень пятисантиметровый слой песка. Не сами, конечно, а при помощи приглашенных специалистов с лопатами. Приняв работу и выпроводив «песочников», Ярослав с мощным зевком потянулся, уселся на доски и решил:

— Ну и довольно на сегодня — пущай уляжется, а мы давайте за наш успех по-маленькой, — отработанным жестом достал из-за стройматериалов закупоренный кувшинчик.

Не хочу пить — там себе изредка позволял, но здесь, где нормальной медицины нет и не предвидится…

— Я тебе улягусь! — раздался из-за изгороди гневный окрик батюшки келаря, а следом, через калитку, к нам вошел и он сам. — Я тебе дам «по маленькой»!

Мастеровые подскочили на ноги и покаянно склонили головы. Я остался сидеть, потому что вины не чувствовал.

— Сидят три лодыря, ворон считают да лясы точат! — исчерпывающе описал нашу деятельность келарь. — Владыко почитай через седмицу в гости прибудет, что мы ему покажем? Круг песочный⁈ — уничижительно указал на плоды трудов.

— Улежаться должно, батюшка, — мощно оправдался Ярослав, стыдливо пряча кувшинчик за спину.

— Я свою работу справил, батюшка, — оправдался Василий. — Таковой образ и самому Владыке показать не стыдно.

— Харю твою пьяную покажем, — зловеще пообещал келарь. — Ну что, сбирались чрево свое ублажить в труды праведные? — этакий оборот мой «фильтр-переводчик» со старорусского на привычный мне даже не решился тронуть.

— Да я ни капли, батюшка, — плотник выпрямился и перекрестился на храм. — Крест даю!

— Не успел — вот и «ни капли», — ухмыльнулся Николай. — А ты чего сидишь? — обратил свой гнев на меня.

— Я здесь чужой, батюшка Николай, — с грустной улыбкой развел я руками. — Уклад у всех свой, и здешнего я покуда не выучил. Ежели уважаемые мастера говорят, что на сегодня довольно, значит так оно поди и есть.

— Не так! — рявкнул он. — У-у-у! — от избытка эмоций погрозил на мастеровых кулаком. — Насели как два коршуна на цыпленка! — сделал полностью правильный вывод с поправкой на то, что делаю я одно, а думаю — другое. — На сироту-то!

— То Ярослав все, батюшка Николай, — сдал подельника Василий. — И потом — мне здесь работы нет, образ-то я сложил.

— А коли здесь работы нет, что ж ты аки пес бездомный на солнышке греешься да в кувшинчик метишь? — ласково спросил его батюшка келарь. — Ступай к батюшке Юрию, скажи как все было, он тебе работу живо найдет.

Поежившись — видимо та еще работка будет — Василий с очевидным сожалением ушел через калитку.

— Изгнан из Рая, — не удержался я.

Ярослав мощно гоготнул и испуганно закрыл рот ладонями.

— Не богохульствуй! — велел мне Николай.

— Простите, батюшка Николай, — виновато поклонился я.

— Больше мальца не порть! — грозно наказал келарь Ярославу. — Сколько там «утрясаться» должно? — посмотрел на меня.

— Раствора вашего не ведаю, батюшка, — признался я. — Смотреть надо, но не менее четырех дней. Но не в таком виде «утрясаться» должно, — честно указал на песочный круг.

— Доделать, и еще три окромя этой соорудить! Времени вам даю до заката!

Батюшка келарь отобрал у каменщика кувшинчик, раздраженно одернул рясу и направился к калитке, обратившись за помощью к начальству:

— Господи, помоги им, лентяям косоруким, и пошли мне терпения…

— Василий надобен, батюшка келарь, — чуть не плача попросил каменщик. — С деревом работать надобно, для основы-то…

— Господи, пошли мне терпения, — едва заметно вздрогнув плечами, взмолился Николай с утроенной силой и ушел.

— Ну что, Ваську отмазали, но придется потрудиться во Славу Божию, — подвел итог Ярослав. — Молодец, Гелий, — неожиданно хлопнул по плечу. — Не робей и дальше, робких ногами топчут.

— Спасибо, Ярослав, я запомню, — пообещал я.

Получив втык от начальства, каменщик преобразился и развил бурную деятельность. «Секретность» была упразднена, и в закуток набились все и сразу. Спустя один выкопанный «круг» к нам пришел Василий, и до самой Вечерни и одновременно до окончания работ по заливке фундаментов (а чего там успевать-то, если не придуриваться?) демонстрировал мне свой поганый характер, и Ярославу стоило немалых усилий сводить время от времени набирающий обороты конфликт на нет: я терпеть не хочу, поэтому охотно огрызался.

Ничего личного — просто молод я еще.

Глава 8

Двенадцатого июля, на девятый день своего пребывания в монастыре я понял, что привык подниматься с соломенного тюфяка до солнышка и ложиться с ним. Привык к размеренной, расписанной по часам жизни монастыря. Привык к населяющим его людям, от начальства до трудников. Привык к запахам, звукам, тесным коридорам, полумраку келий, столовых и храма. Привык к своему нехитрому утреннему «моциону», и даже рискнул покуситься на третий круг. Не спешил — за мной ведь шагал вихрастый, русоволосый, десятилетний кареглазый тощий пацан в многократно латанных и перешитых из переставших годиться взрослым дерюг лохмотьях и убитых до заткнутых травою дырок в лаптях.

Третий день ходит. Сначала мальчишек было трое, потом — двое, а теперь остался один Федор. Приятный момент — это относится только к полному утреннему циклу, а чистить зубы регулярно приходят по пять-восемь мальчишек. Полагаю, просто от нечего делать или потому что нравится.

Никодим псом неприкаянным вокруг меня каждое утро кружит, вынюхать нехорошее пытается. Я не понимаю, чего он на меня взъелся, но мне оно и не надо — ежели наговаривать лишнего станет, батюшка келарь ему живо напомнит о вреде лжесвидетельства.

Закончив «моцион» пораньше, я задал Федору ключевой в его судьбе вопрос:

— Пойдешь ко мне в помощники, Федька?

— Пойду, дядюшка Гелий, — сразу же ответил он, отчего-то помрачнел, отвел глаза и добавил. — Только тебе бы лучше Гришку взять, он и стирать умеет, и четыре буквицы уж выучил, и цифири складывать могет. Да он и старше, почитай мужик уже.

Честный какой. Впрочем, иного от ребенка и ждать было странно — потом, когда подрастет, врать научится, а пока вот так.

— Может и возьму, — пожал я плечами. — Давай так — будешь делать, что велено, а я тебя за это буду кормить, одевать да грамоте учить. Справно работать станешь — в уважаемые люди тебя выведу. Будешь плошать — выгоню и возьму Гришку.

Вот так ценные уроки и получают — вроде бы от чистого сердца Федька мне другого кадра посоветовал, реально как лучше для меня хотел, но теперь отчаянно жалеет: вон рожица какая напуганная. В следующий раз, если судьба подкинет ему похожую возможность, так поступать уже не станет: напротив, будет изо всех сил себя рекомендовать. Дождавшись, пока на смену страху придет решимость не «выгнаться», я велел:

— За мной ступай.

Я в упорстве паренька уверился еще вчера, поэтому загодя договорился с послушниками-ткачами. Дело им предстояло посложнее пареной репы, но именно пятком увесистых корнеплодов, чисто по кулинарной традиции спертых мной с кухни я с отвечающим за не-духовные шмотки послушником Андреем и рассчитался, добавив к ним мелкую «денгу». Изготовить Федьке новую «робу» портной бы физически не успел, потому что ночью здесь спят все кроме «дежурных», но «зайти с утречка» он вчера просил уверенно.

Пнув бросившегося на меня, известного на весь монастырь своей бесполезной отвагой петуха, я проигнорировал его возмущенное квохтанье и продолжил знакомиться с пацаном:

— Ты откуда сам?