Товарищ «Чума» 12 - lanpirot

теплых пятна. Три источника жизни, раздражающие мои рецепторы в этом холодном каменном мире.

Одно — яркое, с узнаваемыми колючими всполохами колдовского дара. Второе — горячее, ровное и глубокое, с трепетной, живой точкой в центре — третьей, еще не рожденной жизнью, в которой пульсировал талант, куда как мощнее первого. А еще одно порождение — тусклое, холодное и неживое, меня не интересовало.

Голод был абсолютным хозяином моего существа. Он выжег последние остатки человеческого «я», стер память о имени, о долге, о причине, по которой я оказался здесь. Во мне остались только древнейшие инстинкты: жрать, расти, выживать.

Мое тело, неподъемное и невероятно тяжелое, пришло в движение с грацией, невозможной для такой массы. Чешуя заскрежетала по каменному полу, мощные кольца мускулов сократились и оттолкнулись. Я не полз — я хлынул в их сторону, как темная полноводная река.

Акулина отшатнулась, её человеческий крик был тонким, ничтожным писком в моем новом мире звуков — звуком пищи. Глаша не двинулась с места, лишь прижала руки к животу, к тому самому сгустку жизни в её чреве, сияние которого тоже не дрогнуло. Наоборот — оно «сгустилось», вспыхнуло синим пламенем и с треском ударило мне в грудь.

Боль. Резкая, обжигающая, как удар хлыста. Чешуя в месте удара почернела и обуглилась, но мой бронированный панцирь выдержал этот магический удар. Это лишь разозлило меня. Это пятно горело, крича о том, что эту угрозу нужно уничтожить.

Я издал новый звук — не шипение, а низкий, гортанный рёв, от которого задрожали стеклянные колбы на полках. Моя пасть распахнулась, обнажая ряды загнутых назад клыков, с которых капала едкая слизь. Дедуля что-то шептал дрожащими губами, похоже, заклинание, столь же слабое и мёртвое, как его тело. Оно не могло причинить мне вреда.

Я навис над ними. Тень от моего гигантского тела накрыла жалких людишек. Мой раздвоенный язык, трепеща, уловил волнующий запах их живой плоти — пряный, острый и чуть сладковатый. Инстинкт предложил нанести молниеносный удар. Схватить, впиться, поглотить. Но в самый последний миг, когда моя пасть была уже готова сомкнуться над фигуркой Глаши, что-то щелкнуло в глубине того, что когда-то было моим сознанием.

Не мысль. Воспоминание. Тепло ее руки на моем плече и голос, сказавший: «вернись». Это длилось всего микросекунду. Древний мозг рептилии яростно отверг эту слабость. Голод снова накатил волной. Но, как оказалось, этого мгновения хватило.

Я резко отвёл голову в сторону, в последний момент изменив траекторию. Моя массивная рогатая голова врезалась в каменную стену. Кирпичи и пыль обрушились вниз. Раздался оглушительный грохот.

Я отполз, издавая сбивчивое, яростное шипение. Две части моего существа боролись внутри: чудовище, желающее только жрать, и призрак человека, пытающийся удержать поводья. И тогда я увидел себя их глазами. Увидел исполинскую, покрытую черной чешуей тварь, заполнившую собой почти всю лабораторию, увидел ужас на лице Акулины и холодную решимость в глазах Глаши.

И в этом древнем хтоническом ужасе я наконец-то узнал себя. Это было подобно удару молота по наковальне. Узнавание. Осознание. Я — это чудовище! Мысль, хрупкая и чистая, как осколок льда, пронзила хаос инстинкта. «Вернись!» Это был не приказ, а мольба, исходившая из самого сердца того, кем я был. И этот слабый голос оказался сильнее рёва голода.

С нечеловеческим усилием я отполз в глубину лаборатории, к бассейну с Куэридиком, от которого тоже шибало кровью. Но не такой сладкой и вкусной, как от этих маленьких существ, а подпорченной какой-то гадостью. Чешуя шелестела по камням, хвост в бессильной ярости бил по остаткам мебели.

Добравшись до бассейна, я окунул в него голову и принялся насыщаться вонючей кровью гориллообразного монстра, пытаясь унять терзающий меня голод. Древние инстинкты бушевали, но хрупкое сознание человека, помнящего тепло рук любимой и звук своего имени — уже «подняло голову».

Я наконец-то почувствовал, что могу управлять этой гигантской тварью, которая тоже я. А бороться с самим собой — вот это действительно глупость. И когда я это осознал, тогда трансформация развернулась в обратную сторону. Но не плавно — этому еще, видимо, еще предстоит научиться, а судорожно и мучительно, будто меня выворачивали наизнанку.

Прочнейшие кости скелета, только что бывшие незыблемыми опорами монстра, с оглушительным хрустом начали ломаться и перемещаться, укорачиваясь, принимая знакомые пропорции. Это была агония, в тысячу раз превосходящая боль первоначального превращения.

Чешуйчатый панцирь на моей груди потрескался и стал мягким, обнажая под собой быстро бледнеющую кожу. По моему гигантскому телу пробежала судорога, и оно стало стремительно уменьшаться, теряя массу, которая будто испарялась в воздухе, оставляя после себя невыносимое чувство опустошения и физической немощи.

Рога на голове втянулись обратно в череп с звуком скрежещущих камней. Треугольная змеиная морда с грохотом сложилась назад, кости лица сдвигались, формируя скулы, переносицу, подбородок. Зрение помутнело, потеряв свою тепловую остроту, и мир снова погрузился в полумрак, окрашенный в привычные, но потускневшие цвета.

Я рухнул на холодный каменный пол уже почти в человеческой форме, но все еще покрытый слизью, клочьями отслаивающейся кожи и чешуи. Руки, выросшие из боков змеиного тела, были худыми и дрожащими. Я смотрел на свои человеческие пальцы, и был вне себя от радости, что они вернулись. Я непрерывно ощупывал ими свое лицо и тело, словно боялся, что всё это вот-вот опять исчезнет.

Я лежал ничком, совершенно голый, истощенный до предела, и весь мир состоял из боли в каждой клетке и оглушительной тишины, нарушаемой лишь моим хриплым прерывистым дыханием и тихими всхлипываниями Акулины в дальнем углу лаборатории.

Подняв голову, я встретился взглядом с Глашей. Ее руки все так же защищали живот, но в ее глазах уже не было той боли — только слезы облегчения. Я попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хриплый шепот.

— Я жив… всё нормально… — просипел я, и это было всё, на что хватило сил.

Дедуля нервно хохотнул, а затем произнёс:

— Ну, ты и дал нам все просраться, Ромка! Знал бы, что так выйдет…

Дальше я ничего не услышал — отрубился прямо на полу. Последнее, что я помню перед тем, как сознание окончательно отпустило меня — это резкий запах нашатыря, звонкий шлепок по щеке и голос Глаши, строгий, но без тени страха:

— Не отключайся! Держись!

Но я уже не мог. Мир поплыл, звуки превратились в глухой гул, тело перестало слушаться.

Я очнулся в холодном поту, с дикой ломотой во всем теле, будто меня перемололи в мясорубке, а потом кое-как склеили,