На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Когда следующим утром враг не вывел солдат за валы, я понял, что осада Варшавы может сильно затянуться. Более того, в промежутках между валами, в тылу, однако отлично различимые в линзы зрительной трубы, видны были фигуры всадников. И это мне совсем не нравилось, пускай на ночном военном совете я и высказывался за то, что не стоит идти на решающий штурм, покуда враг эту самую кавалерию в поле не выведет. На что мне первым делом и указал курфюрст, разглядевший кавалеристов.

— Как вы хотели, брат мой, — заявил он, — враг вывел в поле кавалерию. Значит, пора штурмовать Варшаву всерьёз.

— Но он не вывел в поле пехоту, — покачал головой я, — и кавалерия стоит позади валов. С первого же приступа, даже если кинем в бой штурмовую дивизию, валы нам не взять, а как только пехота отступит, враг тут же бросит против неё кавалерию. А вы, дорогой брат мой, отлично знаете, что может натворить польская кавалерия против отступающей пехоты. Тем более отступающей от валов, без обыкновенного порядка. Выбранцов просто порубят и рассеют всех, да и наёмникам придётся туго.

— У нас и своя кавалерия есть, — решительно заявил курфюрст.

— И сцепится она с вражеской прямо посреди отступающих пехотных хоругвей, — напомнил я. — А этого допустить никак нельзя, вы же не хуже моего это понимаете.

— Тогда что вы предлагаете? — понурился курфюрст. — Нельзя же ничего не делать вовсе, ограничившись только обстрелом из пушек.

Как только мы увидели, что враг не стал выходить в поле, наши орудия тут же открыли ураганный огонь по валам и шанцам, опоясывающим Варшаву, да и стенам теперь доставалось на орехи. Тяжёлые орудия, привезённые курфюрстом, швыряли громадные ядра свои, от которых валы осыпались, а крепкие стены Варшавы дрожали после каждого удачного попадания. Конечно, на скорый результат рассчитывать не приходилось, да и попадания удачные были довольно редки. Даже опытные артиллеристы, служившие курфюрсту, не могли сотворить чудес с пушками конца прошлого столетия. Будь у меня в распоряжении большой государев наряд, мы бы смогли нанести Варшаве куда более серьёзный урон, однако о таких пушках я сейчас мог только мечтать.

— Одной орудийной пальбой город не взять, — признал я, — поэтому нужно ускорить рытьё траншей. Раз враг не желает идти к нам — мы сами придём к нему, только торопиться со штурмом не станем. Некоторым запасом времени мы всё же располагаем.

Тем более, что за ночь, прошедшую в кровавых схватках за холм, враг так и не сумел взять его. Липки резались жестоко и продавали свои жизни втридорога, настолько, что под утро штурмы прекратились. Как только всё на холме успокоилось, я вернул окровавленных, истощённых бесконечными ночными драками татар обратно в стан, а на холм отправил отдохнувших шотландцев Каннингема, укрепив их соотечественниками из полка Якоба Рамсея, служившего Острожскому. Вчера они не понесли серьёзных потерь в сражении, были вполне бодры и готовы помочь таким же детям гор, как солдаты Каннингема.

Курфюрст согласился со мной, решив, что штурм вполне можно и отложить. Не сегодня, так завтра отправить солдат в решающий бой. Я отправил гонцов в выбранецкие хоругви и за челядью, что всегда в великом множестве обретается при каждом войске. Тем более таком большом как наше. Они взялись за заступы и лопаты, спустились в траншеи, которые подводили к вражеским валам до прибытия курфюрста с подкреплением, и принялись за работу. Солнце не подобралось к зениту, когда траншеи начали удлиняться и словно сами собой поползли к вражеским валам.

Теперь, когда по стенам и башням регулярно попадали ядра из тяжёлых пушек, обстреливавших столицу, его величество, конечно, уже не мог сам наблюдать за битвой. Он проводил время в своём кабинете, обсуждая военные дела с Ходкевичем, Жолкевским и прочими высшими сановниками. Им приходилось довольствоваться докладами гонцов, присылаемых с валов, опоясавших Варшаву вторым кольцом укреплений. Те прибывали достаточно часто, чтобы в малом тронном зале, заменявшем королю кабинет, все знали о том, что творится на поле боя.

Вот только боя-то как такового и не было почти. Враг тянул к валам траншеи да обстреливал город изо всех орудий. В ответ по нему лупили коронные пушкари, отвечавшие на каждое ядро, пущенное в сторону Варшавы, двумя-тремя своими. Благо пороху и самих ядер было в достатке. Кроме траншей, конечно же, рыли и мины — хитрые ловушки для противника. Однако пока ни одной стороне не удалось достигнуть в подземной войне хоть каких-то заметных успехов. Друг друга перехватывали слишком рано и насмерть резались в кромешной тьме узких лазов, где врага можно опознать разве что по запаху. Самая же жестокая схватка шла за проклятый холм на левом фланге, который попеременно штурмовали лёгкая пехота Замойского и казаки Жолкевского, однако с неизменным результатом. Засевшие там наёмники отбивались, сбрасывая пехоту и казаков с холма. Вести с левого фланга уже так утомили его величество, что он велел сообщить ему лишь новость о том, что холм, наконец, взят. Никаких иных оттуда вестей он слышать не желал.

— Мы не вывели в поле солдат, — говорил Жолкевский, — и теперь враг не спешит со штурмом. Мятежникам нет смысла бросаться на наши укрепления: теперь они перешли к регулярной осаде, которую, несмотря на все заверения пана гетмана, как видно, вполне могут себе позволить.

— Но Речь Посполитая не может оставаться глуха к стенаниям своего короля, — провозгласил, словно с амвона епископ Гембицкий. — Варшава в кольце осады, а значит врагу недолго топтать польскую землю. Я уверен, что шляхта уже собирается в конфедерации, чтобы ударить вражескую армию с тыла.

— У мятежников есть липки и, главное, Лисовский, — напомнил всем бывший гетман, — а он очень хорошо умеет воевать с простым народом и мелкопоместной шляхтой, которая не объединена под одной рукой. Так было в украинных воеводствах, когда всяк дрался с восставшей чернью и запорожцами сам по себе, не пытаясь даже соединиться с другими. Да и то, стоило угрозе отойти на десяток вёрст, как шляхтичи возвращались по своим замкам, деревням да застянкам, как будто общая угроза миновала.

— Однако у мятежников лишь полк лёгкой кавалерии предателя Лисовского, — удивился Гембицкий, — да и липки не столь же многочисленны, как запорожцы и примкнувшая к ним чернь. Мятежникам не удастся устроить того же ужаса, какой сотворили наши враги в украинных воеводствах. Их для этого слишком мало.

— Им вполне хватит людей, — ответил на это Жолкевский, — чтобы устроить terror по всей Мазовии, оставив за собой лишь пепелище от деревень, хуторов и местечек. Поверьте, ваше преосвященство, этого будет достаточно, чтобы шляхта и не задумывалась о конфедерациях. А покуда соберётся кто-то из-за пределов Мазовецкого воеводства, да даже хотя бы из Сандомира, пройдёт слишком много времени.

— Варшава крепка и её стены выдержат любую осаду, — встрял подканцлер Крыский.

— Стены, быть может, и выдержат, — кивнул Жолкевский, — однако люди…

— Вы считаете нас, варшавян, людьми более слабыми нежели жители Смоленска? — глянул на него с презрением Крыский. — Жители Варшавы не слабее её стен.

Жолкевский, да и редко с ним соглашавшийся, однако сейчас думавший примерно о том же Ходкевич, могли бы возразить ему, что в Смоленске был воевода Шеин, который железной рукой держал город, пресекая любые попытки пойти на переговоры. В Варшаве же, да и вообще в Речи Посполитой, золотые шляхетские вольности позволяли многим магнатам и высшим сановникам навязывать свою волю королю. А с каждым днём осады, когда придётся терпеть настоящие лишения, а вражеские ядра будут разбивать не только дома бедняков, но и недавно возведённые дворцы знати, сторонников мира и переговоров с мятежниками будет всё больше. В Смоленске таких воевода Шеин мог, как деспот, давить каблуком, в Речи Посполитой подобное невозможно даже в осаждённом врагами городе.

— И всё же до испытания на прочность, вроде того, что выпало Смоленску, который мы желали вернуть, — высказался его величество, прерывая дискуссию, — доводить не хотелось бы. Я так понимаю, пан гетман, пан Станислав, враг не оправдал наших надежд и не стал бросать людей на валы.