Чиновник - Владимир Анатольевич Тимофеев

за портретные снимки. И то, и другое Арон Моисеевич пообещал, кровь и́з носу, сделать к утру понедельника. За первое Николай заплатил полностью, за второе — полсуммы. Оставшуюся половину он был должен отдать в понедельник, и если результат не устроит, ушлый фотограф поклялся всеми своими родными до седьмого колена, что перефотографирует демобилизованного без очереди и совершенно бесплатно, а если и новые фотографии не понравятся, вернёт товарищу Стрельникову всё до копейки.

В нарочитую бескорыстность фотографа-кустаря Николай, конечно, не верил, но в то же время не верил и в то, что снимки окажутся бросовыми. Арон Моисеевич старался, как мог. Вместо допотопного аппарата тридцатых годов установил на штатив новейший «Киев-4» (в фотосалоне в ГУМе тот стоил две тысячи двести целковых, что даже по меркам более поздних времён было довольно дорого), вставил в него новую плёнку и израсходовал всю целиком. И ещё свет ставил то так, то эдак, и просил Николая то встать, то сесть, то как-то голову наклонить и, вообще, вёл себя точь-в-точь, как фотографы из двухтысячных, подрядившиеся изготовить суперпортфолио для супермодели.

Моделью себя Стрельников, ясен пень, не считал, но подобным подходом остался доволен. Сто тридцать с лишним рублей — деньги немаленькие. За такие можно и постараться. Зимние ботинки на них, конечно, не купишь, но летние (парусиновые или сандалии) — запросто.

А нормальные зимние ботинки всё-таки требовались. Не в сапогах же всё время ходить, как в армии. Однако подумать об этом можно и после. Дома. Ну, а сейчас…

Николай подхватил чемодан, поправил шинель и двинулся пешочком к мосту. Но не к Октябрьскому автомобильному, а к Красному, пешеходному. Неожиданно, вот вынь да поло́жь, захотелось пройтись по знакомым местам, где куролесил до армии и которые помнил по будущему.

На площади Революции, в сравнении с будущим, изменилось немногое.

Всё так же в архитектурном ансамбле площади кичился богатством фасада «Золотой якорь», уже сорок лет как переименованный в гостиницу «Северная», но до сих пор по привычке называемый горожанами прежним названием. Ближе к Каменному мосту через Золотуху высилось трёхэтажное зелёное здание гостиницы «Эрмитаж», которое сейчас занимали обком и горком. В «Пассаже» напротив располагалась детская поликлиника. Слева от «Эрмитажа» — бывшая городская дума, теперь горсовет, украшенный башенкой-шпилем и вычурным кованым балконом над входом. В Детском парке среди деревьев просматривался на постаменте бронзовый Ильич в пиджаке.

Чего здесь пока ещё не было, так это монумента героям революции, вечного огня и Дома связи, который должны построить через несколько лет на углу Пушкинской и Советского на месте явно не вписывающихся в застройку парочки двухэтажных домов, каменного и деревянного, и втиснутых между ними бараков.

А вот что здесь пока ещё было, но тоже не вписывалось в застройку, только уже не по архитектурным, а по идеологическим соображением — это здание бывшего храма, Спасо-Всеградского собора, которому после революции срезали купол, превратив во что-то похожее на зиккураты ацтеков и майя. В начале семидесятых его снесут целиком, не оставив даже фундамента, а сейчас в нём располагался кинотеатр имени Горького, с двумя залами, кассой, буфетом и отличной акустикой.

В пятьдесят четвёртом под Новый год Стрельников пригласил сюда Светку Барко̂ву. Всё, как полагается, на вечерний сеанс, на последний ряд, кино «про любовь», но, увы, первая красавица класса ему отказала. Николай тогда, помнится, дико переживал. Шутка ли, он под это дело леденцов накупил, брюки нагладил, всем пацанам рассказал, что этим вечером «будет занят», а тут — бац! — и полной афронт. Тем более что именно в этом году как раз отменили раздельное обучение, и все старшеклассники были попросту ошарашены шляющимися по коридорам школы девчонками, без всякого сопровождения, такими, что даже дотронуться можно… Ну, если конечно не думать, что можно в ответ и портфелем по голове получить… А можно и не получить, что, кстати, тоже случалось, причём, не так уж и редко.

Та неудача прежнему Стрельникову сегодня казалась смешной, а нынешнему ностальгической.

Сколько воды утекло с тех пор, сколько событий…

Оставив кинотеатр позади, Николай повернул налево и минут через десять добрался до пешеходного моста через Вологду. Ещё не отремонтированного, скрипящего под ногами, со склизкими, почерневшими за долгие годы перилами и грязью, забившейся в щели между старыми досками.

На другом берегу реки от моста до церкви на Гоголя тянулись сараи. Ту церковь закрыли в конце двадцатых и сначала использовали в качестве пересыльной тюрьмы для крестьян-кулаков, затем внутри изготавливали игрушки, потом отдали под общежитие, а сейчас там катали валенки, и кисловатый запах овечьей шерсти растекался по всей округе.

Сараи Стрельников знал, как облупленные. Именно здесь во второй половине сороковых и в начале пятидесятых сходились один на один или стенка на стенку пацаны из Заречья и пришлые из Нижнего Посада и Города. Потом, после смерти Сталина, это место облюбовали пьянчужки и прочие асоциальные элементы. Причину подобной «замены» никто не знал. Просто случилось, и всё. А как, почему, никому было неинтересно.

Бродить среди покосившихся развалюх Николай не стал. Просто чуть постоял у ближайшей, вздохнул и двинулся по тропинке обратно к ведущей к церкви дороге.

— Эй, паря! Двадцатку на опохмел не подкинешь? — донеслось неожиданно из-за спины...

Глава 5

Стрельников обернулся. Перед ним стоял сгорбленный мужичок, типичный представитель «сарайного» общества. В замызганной телогрейке, дырявых валенках и мятой, словно её пропустили через мельничный жернов, кепке неясного цвета. От незнакомца несло перегаром, голос звучал сипло, плечи тряслись.

— Ну, так чего, подкинешь? — повторил он вопрос.

— Нет, не подкину, — качнул головой Николай.

— Почему?

— Не хочу.

— Чё, жалко что ли?

— Не жалко.

— Эээ… — на физиономии алкаша нарисовалось недоумение. — Тады почему не подкинешь?

— Не хочу, — пожал плечами старший сержант.

Мужичок уставился на него, как баран на новые ворота. Похоже, и впрямь не врубался, что над ним издеваются. Зачем, для чего — Николай и сам поначалу не понял. Просто в сознании вдруг что-то щёлкнуло и — понеслось.

— А закурить? — сменил тему пьянчужка.

— Дал бы, так спичку ведь не зажжёшь, — хохотнул Стрельников. — Синька — зло. Гляди, как грабли трясутся.

— Деловой что ли? — набычился мужичок и сунул правую руку в карман.

— Деловой или не деловой, а масть всё одно не твоя. Так что дыши, пока дышится, дядя. Целее будешь, — Николай хмыкнул и, развернувшись к пьянчуге спиной, двинулся прочь.