Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Да вы не уступите Льву Сапеге в дипломатичности, пан гетман, — усмехнулся король.

Конечно же, к Марине, вдове сразу двух самозванцев, идти Жолкевскому пришлось самому. Пахолика отправлять слишком великий урон её чести, всё же Мнишеки магнатский род древний и богатый, ссориться с ними не стал бы даже король. Проживала Марина, само собой, у отца, занимая полностью его просторный, богато обставленный шатёр. Сам же Ежи Мнишек ютился в шатре попроще, хотя и вполне подходящем для такого богатого и родовитого магната.

— Что привело пана гетмана польного к нам в разгар битвы? — поинтересовалась Марина, после того как Жолкевский вежливо приветствовал её саму и старого Мнишека, который находился при ней.

— Необходимость вашей помощи, ваше величество, — назвать так Марину язык не переломится, как и спина не треснет поклониться глубже нежели предписывает этикет. Сейчас она нужна всей армии и от её доброй воли (принудить ведь не выйдет даже у короля) зависит во многом победа в сегодняшнем сражении. — Ваш неверный вассал, атаман Заруцкий, не желает выводить в поле своих казаков. Он велел гнать моих пахоликов, передавших королевский приказ, плетьми из своего лагеря. Заруцкий кичиться тем, что наш король ему не указ, однако вы, как императрица Российская, — снова язык не переломиться произнести присвоенный Мариной титул, — имеете полное право казнить и миловать своих подданных.

Марина выслушала его благосклонно и отправила к Заруцкому одну из своих доверенных фрейлин, которых привезла ещё из Польши, а потому верила этим девушкам полностью. В отличие от русских женщин, которых с завидной регулярностью приставлял к ней князь Трубецкой. Вместе с фрейлиной Жолкевский отправил пару своих пахоликов, просто на всякий случай.

— В этом нет нужны, пан гетман, — покачала головой Марина. — Моим девушкам никто не причинит зла даже в диком лагере казаков. Их атаман держит своих людей крепко, а наказания среди казаков куда более строгие и жестокие, нежели приятны в армии Речи Посполитой.

— Нам бы иногда не помешали такие же порядки, — проворчал со своего места казалось всеми забытый отец Марины. — Поменьше своеволия пошло бы только на пользу Отечеству.

Тут Жолкевский с ним готов был согласиться, однако развивать тему не стал. Ведь ограничения, о которых говорят магнаты, всегда должны касаться кого-то другого, а Жолкевский достаточно прожил на свете, чтобы понимать, коснуться они всех и каждого.

Ждать Заруцкого пришлось недолго. На зов своей императрицы он примчался словно пёс. Был атаман одет для войны — в прочную кольчугу, с саблей на поясе и парой затейливо украшенных золотой насечкой пистолетов, заткнутый за широкий кушак.

— А этот что тут делает? — спросил он первым делом, увидел Жолкевского.

— Ты — холоп мой и сына моего, — тут же напустилась на Заруцкого Марина, даже с тронного кресла своего чуть привстала. — Отчего не ведёшь казаков в бой⁈ Лишь союзники должны для сына моего от царя Димитрия престол московский завоёвывать, так думаешь? Тогда король на него сына своего посадит, а меня отцу вернёт — вот какой будет судьба моя, ежели победу без нас одержат! Ну а тебя, пёс, на кол посадить велю! Как предателя и собацкого сына!

— Так ведь порубались мы уже ночью с врагом, государыня, — пытался оправдываться Заруцкий. — Крепко рубались. Теперь бы роздыху казакам надобно.

— А кто говорил, что не знают устали казаки в войне за дело правое? — снова подалась вперёд Марина и лицо её исказил неподдельный гнев. — Вот тебе мой приказ, хлоп Ивашка, бери всех казаков своих и веди, куда пан гетман прикажет идти. А не исполнишь его, так лучше уходи со своими казаками прочь. Не друг ты более мне сердешный, но предатель дела нашего и собацкий сын!

От такой резкой отповеди Заруцкий скривился, будто от зубной боли. Однако возразить женщине, которую сам называл государыней, ему было нечего.

— Всё исполню, государыня, — поклонился он. — Узнает сегодня лях, как казаки дерутся.

И Заруцкий вышел из шатра торопливым шагом, чтобы не встречаться взглядами с Жолкевским. Гетман же поблагодарил Марину и поспешил к войскам. Гусары уже застоялись, пора трубить атаку.

[1] Соучастники, сотоварищи, коллеги, партнёры (лат.)

* * *

Я снял шлем. Для сентября погода стояла удивительно тёплая, как раз такая, что нужна для хорошей битвы. Солнце давно взошло, ляхи выстроились, однако атаковать не спешили, упуская время. Ближе к полудню может основательно припечь и сражаться будет хоть и немного, но тяжелее. Жолкевский отлично понимал это, однако отчего-то медлил. Прямо как при Клушине. Там, как выяснилось, он ждал пушки, чего ждёт сейчас, я никак понять не мог. Однако вряд ли чего-то для нас хорошего.

— Чего медлят? — спросил ни к кому не обращаясь Делагарди. — Упускают лучшие часы для атаки.

— Видать, промеж себя договорить не могут, — ответил ему Хованский. — Похоже, не всё ладно в стане у Жигимонта Польского, вот и стоит его войско. Может, немецкие люди Вейера не желают в атаку идти.

— Им нет в этом нужды, — спокойно ответил Делагарди. — Как я вижу, атаковать собираются только гусары.

— Жолкевский не дурак, чтобы ошибки повторять, — покачал головой я. — Он явно задумал что-то, понять бы ещё что…

Однако так запросто читать замыслы врага я не умел, хотя молва мне подобный талант приписывала.

Когда же во вражеском стане запели рожки, и гусары двинулись вперёд медленным шагом, я почти вздохнул с облегчением. Началось. Ожидание на войне страшнее всего.

— Медленно как-то, — покачал головой Хованский, — как будто прикрывают кого-то собой.

— Тех, кто полезет крепостицы штурмовать, — ответил я, хотя это и так очевидно было.

— Жолкевскому удалось-таки согнуть панам гусарам спины, — усмехнулся в бороду Хованский.

Для нас это было скверно, однако не отдать дать уважения врагу я не мог. Ради тактики гетман смог не только собственную гордыню смирить, но и сумел надавить на гусар, чтобы те делали что велено, а не как вчера кидались в атаку, очертя голову. И вот теперь вся масса тяжёлой кавалерии направлялась к нам медленным, размеренным шагом, прикрывая пехоту, которая атакует крепостицы, не давая засевшим там стрельцам и наёмным мушкетёрам, прикрывать флаги нашей пехоте.

Однако на этом неприятные сюрпризы сегодняшнего дня не закончились. Как оказалось, Жолкевский разделил кавалерию на три неравных части, не став кидать в атаку всех.

— Эти гусары не дадут нам ударить во фланг и тыл пехоте, что на крепостицы полезет, — заметил я, указывая на оставшихся в тылу всадников.

Сейчас они с завистью поглядывали на ушедших вперёд товарищей, однако как только я выведу поместную конницу в поле, тут же обрушатся на неё всей мощью таранного удара. А после вчерашнего тяжёлого боя и ночного сражения дворяне и дети боярские этого просто не выдержат. Придётся стрельцам и мушкетёрам в крепостицах отбиваться самим. Вот только как долго они там продержатся без подмоги — ответ на этот вопрос я узнаю очень скоро.

Шведские и немецкие наёмники вместе с нашими солдатами нового строя выставили пики против кавалерии. Первый ряд опустился на колено, уперев заднюю часть пики в отставленную далеко назад правую стопу, выставив острие почти под сорок пять градусов, так чтобы оно смотрело прямо приближавшимся коням в грудь. Стоявшие позади подступили к первому ряду и опустили пики почти над самыми их головами, прикрывая от ударов сверху. Третий ряд подступил к первым двум, превратив построение в настоящего ежа, ощетинившегося деревом и железом. Страшен таранный удар гусарских хоругвей, однако встречаясь с таким вот «ежом» и он подчас разбивается, поделать с упёршейся в землю пехотой ничего не выходит даже у последних рыцарей Европы.

Когда гусары перешли на рысь в считанных сотнях шагов от строя пехоты, мы увидели-таки, кого они прикрывали. Плотными рядами по полю шагали воровские стрельцы Трубецкого и казаки Заруцкого. Не хватало только гайдуков, однако, видимо, вчера ночью им досталось слишком крепко, и сегодня они не спешили выходить в поле.