Прямой контакт - Велиханов Никита

Утром, несмотря на желание подольше поваляться на мягких перинах, Ларькин, как и положено деревенскому жителю, поднялся с петухами. Плотно позавтракав сытными дрожжевыми блинами, он как бы невзначай вывел Григорьевну на разговор о Гороховых, спросив, у кого бы можно взять лодку — порыбачить. Выйдя на улицу, прямиком отправился в указанном бабулей направлении.

Домик как домик, ничем не отличается от других — такой же зелёненький. Ладно, сейчас нужно часок по селу помотаться, посмотреть, что к чему. А потом и к Горохову этому можно зайти.

Виталий дошел до берега: до самого горизонта, сколько ни вглядывайся, одна вода, посреди которой кое-где возвышаются кусочки суши. Он дотянулся до воды рукой — ничего, конечно, не парное молоко, но жить можно; попробовал на вкус — пресная. Обманул Большаков, не море здесь, а ещё Волга.

Ну, что ж, речка так речка, главное, что водоем. Ларькин быстро стянул с себя штаны и рубашку и с разбега нырнул. Хорошо! Он отплыл подальше от берега, лег на спину и стал смотреть на пронзительно-синее небо, покрытое огромными кучевыми облаками. Облака постепенно меняли форму, перетекая одно в другое, превращаясь то в старинные замки с резными башенками, то в морды каких-то сказочных чудищ. Виталий совершенно расслабился, и течение потихоньку понесло его. Он чувствовал, как вода ласково скользит по телу, и от этих нежных прикосновений ему хотелось закрыть глаза и замурлыкать от удовольствия. Мысли текли легко и свободно, и Виталий почему-то вспомнил, как чуть не утонул однажды. Ему было, наверное, лет пять. У родителей был отпуск, они взяли путевку в какой-то дом отдыха, расположенный на Волге. Было, как и сейчас, начало июня. Вода ещё как следует не прогрелась, и родители, опасаясь за довольно слабенькое в то время здоровье Виталика, не разрешали ему заходить в воду. Он жарился на берегу, постепенно покрываясь неравномерным ярко-красным загаром, обливался потом и мечтал только об одном — плюхнуться в воду или хотя бы повозиться у самого берега, сооружая песочный город. Но ему даже этого не разрешали. Улучив момент, когда родители, увлеченные игрой в дурака, отвлеклись от пристального надзора за своим отпрыском, Виталик потихонечку поднялся с полотенца, служившего ему подстилкой, и с разбега бросился в воду. Вода тут же накрыла его с головой. То ли берег был крутой, и глубина, превышавшая рост юного Ларькина, начиналась сразу же у берега, то ли Виталий попал в какую-то яму — этого он уже не помнил, но, едва войдя в воду, он сразу же начал тонуть, поскольку плавать по малолетству ещё не умел. Жадно хватая ртом воздух, он принялся изо всех сил барахтаться, но его затягивало все глубже и глубже; вода заливалась в рот и нос, и Виталию казалось, что толща воды над ним просто огромна. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что нужно кричать, звать на помощь, но какое-то дурацкое самолюбие мешало ему сделать это: во-первых, стыдно тонуть такому большому мальчику (а Ларькин в пять лет уже выглядел на все восемь), а во-вторых, от родителей, если узнают да ещё увидят, что он тонет, влетит непременно. И Ларькин молчал, как партизан, постепенно теряя силы и уже все реже выныривая на поверхность. Потом в какой-то момент страх ушел, и стало легко и спокойно. Виталий устал сопротивляться этой настойчивой стихии, стремившейся затащить его на самое дно; он решил расслабиться и посмотреть, что же там, на этом самом дне. Виталий закрыл глаза и начал покорно тонуть. Задыхаться он уже перестал, вода, затекавшая во все отверстия, ему уже тоже не мешала. Внутри стало темно и тихо, только в ушах почему-то раздавался мерный успокаивающий стук колес, и Виталий увидел себя въезжающим на поезде в длинный-предлинный туннель, в самом конце которого тускло горела лампочка... Потом раздался какой-то грохот, всплеск воды, встревоженные голоса. Ларькин открыл глаза и увидал яркий свет и прямо перед собой лицо матери, которая несильно хлестала его по щекам и что-то говорила. Виталик вспомнил, что с ним случилось, понял, что его вытащили, и от этого ему почему-то стало очень грустно, и он расплакался...

Ларькин перевернулся со спины на живот и посмотрел на берег. Да, далековато его унесло, течение- то здесь, оказывается, довольно сильное. Он вздохнул поглубже и, преодолевая сопротивление воды, поплыл к берегу, к тому месту, где оставил одежду.

Митяево, 6 июня 1998 года.

— Здравствуйте. Можно к вам? — Виталий, предварительно постучав, открыл дверь и увидел перед собой красивую полную женщину в темном халате, вытирающую тряпкой обеденный стол. — Хозяин дома?

Женщина удивленно посмотрела на него.

— Пожалуйста, проходите. — И, обернувшись, крикнула: — Андрей! К тебе пришли... А вы по какому делу? Вы не из милиции?

— Ну, что вы. Я не из милиции. Приехал вот на несколько дней по своим делам, порыбачить хочу. Вы мне лодку не одолжите? Я заплачу.

Дарья вопросительно посмотрела на Андрея, стоящего около двери и внимательно слушающего приезжего незнакомца. Андрюха замялся.

— Да нет. Лодку я не одолжу, к тому же мотор у неё иногда барахлит...

— Послушайте, я с моторными лодками обращаться умею. Я за сутки, так сказать, проката вам пятьдесят рублей заплачу. Ну, соглашайтесь. Я бы к другому кому-нибудь мог обратиться, но ведь сейчас сезон, все сами на промысел ходят. А вы, я знаю, пока не ходите.

— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросил Андрюха.

— Мне Анна Григорьевна сказала, я у неё живу. Она-то и посоветовала мне к вам обратиться, — честно сказал Ларькин.

Андрюха призадумался. Деньги, конечно, сейчас были бы совсем не лишними. Ведь неизвестно, когда Андрюха на промысел отправится, а семью кормить нужно, и Наталье помочь. С другой стороны, лодка ведь — как любимая женщина, и в чужие руки отдавать её не хочется.

— А если так: я вас утром отвезу, а вечером вернусь за вами. Так пойдет?

— Ну что ж, пойдет, — такой вариант Ларькина как раз больше всего устраивал: он и с Андреем сможет поговорить, и на острове Андрей ему мешать не будет. — А забрать потом не забудете?

— Не забуду, — улыбнулся Андрюха. — Знаю я, каково это одному-то среди воды сидеть... Ну, значит, о цене договорились — полтинник. Завтра часов в пять приходи. Как зовут-то тебя?

— Виталий.

— Ну вот, значит, завтра, Виталий, и приходи. Сети или спиннинг хотя бы есть у тебя?

— Есть, — ответил Ларькин, на этот случай он захватил с собой складной спиннинг.

Остаток дня Виталий провел, гуляя по селу и заходя в попадающиеся на пути дома. Митяевцы оказались на редкость словоохотливым и гостеприимным народом. Из разговоров с местными жителями Виталий узнал, что раньше Митяево было довольно богатым селом, поскольку рыбный промысел процветал, митяевская артель план всё время перевыполняла, и премиальные, помимо вполне приличной зарплаты, выплачивались регулярно. Теперь же жизнь пошла другая, каждый за себя, рыбколхоз как бы существует, но всё это только на бумажке, а на самом деле никому ничего не нужно, и зарплату митяевцам задерживают на целых полгода. ещё Виталия предупредили, что теперь в селе стало небезопасно и что, выходя на рыбный промысел, нужно бы с собой если не ружьишко, то хоть топорик прихватить.

Местный фольклор своим разнообразием Виталия не побаловал. Почти во всех домах ему рассказывали о таинственных исчезновениях рыбаков, и почти все объясняли это загадочное явление или проделками водяного, или разборками с приезжими браконьерами. Причем старики по большей части высказывались за водяного или, в крайнем случае, за какую-то другую безымянную нечистую силу, а молодые настаивали на криминальных причинах случившегося.

О хлыстовском корабле говорили разное; например, что хлысты, собравшись всей общиной, якобы занимаются свальным грехом, причем рассказчики так красочно описывали подробности, что Ларькин совершенно уверился в том, что сексуальная революция в Митяево уже свершилась. В этом месте Виталий обычно и произносил заранее заготовленное: «Помедленнее, пожалуйста... Я записываю», — вызывая у рассказчиков смех. Смеялись они, в общем-то, напрасно. Капитан, действительно, записывал их рассказы, причем с хорошим качеством, потому что миниатюрный микрофон был встроен в колпачок авторучки, которой он размахивал. Были среди митяевцев и ярые противники сектантства, которые считали, что хлысты — богоотступники и с нечистым водятся, были и сочувствующие, считающие, что если вера их никому жить не мешает, то и пусть себе на здоровье верят в кого угодно.