Биомем - Владимир Смирнов

— То есть ты не входишь в эту команду яйцеголовых?

Костя улыбнулся.

— Я у них падаван. Принеси-подай, сохрани-зафиксируй. Но мне с ними интересно; надеюсь, останусь здесь после универа.

— Желаю удачи! — сказал Борис. — Но я хотел спросить о другом. Ты же прослушал курс паразитологии?

— Да.

— Можешь меня просветить? Рассказать простыми словами про паразитов, меняющих поведение носителя? Я подходил к Давиду, но он сходу начал втирать мне про какие-то энзимы, а для меня это тёмный лес.

— А что тебя интересует?

Борис приподнял чашечку кофе, но тут же поставил её обратно на блюдце.

— Меня поразило, что токсоплазма может менять поведение человека. Простейший одноклеточный споровик! И учёные уже много лет об этом знают. Но это же сенсация! Это же совершенно уникальная ситуация, об этом должны кричать на всех углах, во всех СМИ и блогах. А всем наплевать, все обсуждают каких-то футболистов и певцов ртом. Почему?

Костя пожал плечами.

— Видимо, потому, что ситуация всё же не уникальна. Токсоплазмозом болен чуть ли не каждый второй житель планеты; ещё немного, и мы будем считать его нормой. Кстати, управляют поведением носителя не только споровики, в природе множество различных паразитов. Некоторые способны менять не только поведение, но даже внешний вид жертвы.

— Не только споровики? — переспросил Борис. — А кто ещё?

— Да кто угодно. Сумчатые грибы, круглые и плоские черви, рачки, бактерии, вирусы. Паразиты проникают в мышцы, в глаза, в мозг…

— Стой, стой! — перебил его Борис. — Я, конечно, не биолог, но про гематоэнцефалический барьер кое-что слышал. Он защищает мозг от всех проникновений извне.

— Да? — усмехнулся Костя. — А если энцефалитный клещ или бешеная собака укусит тебя за нижние полушария, как этот барьер поможет твоим верхним полушариям?

— Не знаю, — признался Борис.

— Вирус бешенства попадает в мозг не с кровью, — объяснил Костя, — он проходит по аксонам от места укуса и до мозга. Всё живое уязвимо, и паразиты мастерски находят эти уязвимости.

— Понятно, — вздохнул Борис, — всё страньше и страньше.

— А то ж! — согласился Костя. — Неглерия Фоулера, например, проникает в мозг через обонятельный нерв и за несколько дней превращает серое и белое вещество буквально в кашу.

— Во что я ввязался! — вырвалось у Бориса. — Но вернёмся к нашим поганцам. Ты можешь устроить мне небольшой ликбез по паразитам, управляющим поведением носителя? Только человеческим языком, без энзимов и прочей зауми.

Костя замялся.

— Да я сам уже смутно помню…

— Не прибедняйся, — сказал Борис. — Давид кого попало в свою группу не взял бы. И давай всё же переместимся в парк, а то от твоих рассказов аппетит отшибло начисто.

14

После работы Леонид созвонился с Горевым и договорился о встрече. Он пришёл раньше и ждал минут двадцать — на той самой скамейке, с которой всё и началось. Горев неслышно подошёл сзади и сел рядом. Леонид поздоровался и, не тратя время на пустые любезности, заговорил о главном.

— Я принял твою теорию; она логична и красива, она всё объясняет и многое предсказывает. И она мне нравится — не только эстетически, но и этически. Она добрая, настоящая благая весть.

— Но? — спросил Горев. — Тут ведь есть какое-то «но»?

— Да. Всё принятое мной говорит о том, что новое мировоззрение должно умиротворять людей, делать их счастливее. А я последнее время живу как на измене.

— Проблемы с девушкой? — спросил Горев.

— Ещё какие! Она даже встречаться со мной не хочет — ждёт, когда я порву с тобой и с твоим кругом. А я здоровый мужик, мне нужен секс. Во мне много злости, и только секс может как-то деактивировать её, другого способа я не знаю. Да и телу тупо нужен секс, у меня яйца уже гудят от напряжения. Я утром даже поссать нормально не могу из-за постоянной эрекции.

Горев покачал головой.

— Нет, не секс тебе нужен. Если бы всё было так просто! Люба сразу положила на тебя глаз — она готова хоть сегодня, только свистни. Но тебе ведь не это надо?

Леонид вспомнил Любу и согласился — нет, не это.

— Потому что мы люди, — продолжал Горев, — и для нас давно прошли те времена, когда единственным источником вожделения была вагина. Это было актуально, пока запускающим механизмом желания был запах самки в период овуляции. Но с тех пор наш нос стал рудиментом, пригодным разве что для ношения очков. После ковида многие потеряли обоняние — и не почувствовали особой утраты.

— К чему ты это говоришь? — спросил Леонид.

— К тому, что все желания, вся эротика и сексуальность у тебя в голове. В яйцах мотор и бензобак, но руль уже давно только в мозгах. Давай я расскажу об одном своём раннем эротическом переживании — тогда, может, тебе станет понятнее.

— Давай, — кивнул Леонид.

Горев слегка наклонился вперед.

— Мне было тогда лет девять или десять. Родители сняли на лето дачу за городом. Там я быстро влился в компанию своих сверстников, таких же дачных детей. Мы гоняли на великах, ходили в лес, купались в речке. Вода в ней была довольно прохладной, так что купание в основном сводилось к нырянию с мостков и выскакиванию на берег. Зато нырять мы могли без конца.

В нашей компании было несколько пацанов и две девчонки. Одна толстая и рыхлая, а вторая, наоборот, тоненькая и гибкая. Когда мы первый раз пришли на речку, первая была в закрытом купальнике, а вторая в раздельном. Но лифчик у неё был без бретелек, просто полоска ткани на резинке. А поскольку держаться ей было ещё не на чем, эта полоска всё время норовила съехать в сторону. И девчонке приходилось постоянно проверять, что её лифчик всё ещё на своём месте.

Но когда она нырнула и вынырнула, эта полоска, естественно, оказалась у неё на бёдрах. Девчонка смутилась, поспешно стала возвращать лифчик на место — что, по понятной причине, получилось не с первого раза. Мальчишки напряглись, все глаза проглядели — что же там такого интересного? Вроде ничего; но ведь прячет же!

После второго нырка повторилось то же самое. А после третьего девчонке это надоело, она сказала: «Всё равно там ничего нет!» и сняла, наконец, свой как-бы-лифчик. И всё тут же закончилось, никакой эротики не осталось. Скрывать действительно было нечего — её грудь ничем не отличалась от мальчишеской.

После этого она всё лето загорала и купалась в одних плавках, и никого это уже не смущало. А потом лето закончилось, и дачники разъехались. С тех пор детские годы в памяти основательно размылись и истерлись.