Кирилл Бенедиктов - «Если», 2004 № 12

Джафар замолчал. Кортес услышал за спиной легкий шорох, слегка повернул голову и увидел двух одетых в хлопковые доспехи меднокожих воинов, за которыми маячила высокая, закованная в панцирь фигура Диего. В руках у бесшумно спускавшихся по ступеням меднокожих были короткие деревянные дубинки, куда более подходящие для боя на узкой лестнице, чем длинные мечи кастильцев. «Бросятся на прорыв, — понял Кортес. — Пусть даже Джафар подстрелит кого-нибудь одного, второй наверняка успеет вступить с ним в схватку. А там и Диего подоспеет… Что ж, план хорош, жаль, что он уже ничего не изменит…»

— Джафар, — сказал он по-кастильски, чтобы не поняли меднокожие. — Ты не забыл о своем обещании? Твой господин в безопасности. Надевай маску и выходи.

«Если он не выйдет, — подумал Эрнандо, — я просто шагну в сторону, освобождая проход меднокожим. И будь что будет…»

— Я всегда держу слово, — ответил ассасин. — Вели своим бойцам опустить оружие, если не хочешь лишиться своих денег.

«Ну и дьявол! — выругался про себя Кортес. — Он их видит!» Он предостерегающе поднял руку, и в этот момент откуда-то из освещенной луной скальной стены вывалилась высокая темная фигура со сверкающим кругом вместо лица. Вывалилась — и тяжело упала прямо на каменные ступени.

— Поднимайся, — велел кастилец, невольно делая шаг назад. — Если это ловушка, клянусь, ты пожалеешь!

Темная фигура пошевелилась, поднялась на колени.

— Я не смогу встать, Малинче, — произнес Джафар каким-то не своим, похожим на шелест сухого пергамента, голосом. — Стрела твоего солдата попала мне в спину, и ноги больше не слушаются меня. Вот тебе и ответ на последний вопрос — почему окончена моя служба. Калека порой может быть убийцей, но охранником — никогда…

Кортес молчал, пытаясь справиться с потрясением. Все это время его отряду преграждал путь человек с перебитым позвоночником? Нет, невозможно!

— Как же ты добрался до обрыва? — спросил он наконец. — И как сумел спуститься так далеко?

— Истинная сила не в мышцах, — ассасин еще раз попробовал встать, цепляясь за скалу, и на этот раз у него получилось. — Сердце и воля — вот настоящее обиталище силы. Солдаты Аламута многое могут, Малинче. Но есть пределы даже нашему мастерству. Когда я понял, что не способен двигаться дальше, я попросил моего господина помочь мне спрятаться в этой расщелине. О, если бы я хотел уйти из жизни в бою, лучшего места я не смог бы придумать…

Он покачнулся и начал соскальзывать по стене. Кортес обернулся к меднокожим.

— Возьмите его, — велел он на науатль. — Осторожно, не причините ему вреда!

— Кто этот человек, командир? — тихо спросил Диего, когда воины-отоми спустились вниз, чтобы исполнить приказ Кортеса. — И что он говорил об Аламуте? Это он убил всех наших парней?

Кортес помолчал, глядя на медленно поднимавшуюся им навстречу кованую маску древнего бога. Подумал об ожидавшем в Теночтитлане ал-Хазри, о неожиданно охладевшей к нему принцессе…

— Это Кецалькоатль, Диего, — твердо ответил он наконец. — Запомни хорошенько — сегодня ночью мы вновь захватили в плен Кецалькоатля.

Ему показалось, что в темных глазницах маски сверкнул огонек — но это, конечно, был только отблеск лунного света.

Эпилог

Во имя Аллаха, милостивого и милосердного!

Когда Ваше Величество, да продлит Аллах Ваши дни на земле, приказал мне отправиться в Закатные Земли с тем, чтобы искоренить вредную и опасную ересь, распространяемую зиндиком по имени Топильцин Кецалькоатль, я не мешкая принялся за дело. Очень скоро мне стало известно, что оный Кецалькоатль соблазнял обитателей Закатных Земель ложным учением, хоть и не требующим таких кровавых жертв, как обычное для них поклонение идолам и демонам, но весьма опасным для истинной веры, исподволь насаждаемой нами в аль-Ануаке. Ибо в то время, когда многие эмиры и знатные люди этой страны сердцем склонились к исламу, и сам Монтекусома неоднократно беседовал с муфтием Теночтитлана о возможности принятия истинной веры, коварный зиндик, отвращая людей аль-Ануака от их древнего идолопоклонства, клеветал и на слово Пророка, и на его слуг, говоря, что терпимые к злу не могут быть угодны Богу. Вместо привычных меднокожим жертвоприношений он велел сжигать цветы и выпускать из специальных клеток разноцветных бабочек, идолов повсеместно заменял на кресты, а принявших его веру заставлял окунаться в глубокую купель. Когда я узнал об этом, намерения коварного зиндика открылись для меня так ясно, словно Аллах написал их на небе огненными буквами. Если бы властители аль-Ануака признали его ересь и низвергли своих идолов (один вид которых внушает отвращение и ужас), то великое царство Монтекусомы стало бы легкой добычей варварских орд, тревожащих его северные границы. Ибо только страх перед кровавыми демонами аль-Ануака удерживает анасази и другие дикие племена севера от вторжения в земли мешиков. Да будет известно Вашему Величеству, что варваров, в свою очередь, склоняют к набегам на владения Монтекусомы поселившиеся далеко на севере Закатных Земель норманны, которые все христиане и ярые враги истинной веры. До сей поры по воле Аллаха они не преуспели в своих попытках продвинуться дальше южных границ страны, называемой Сибола, от которой до Теночтитлана месяц пути. Но нет сомнений, что стоит только ереси Кецалькоатля распространиться по всему аль-Ануаку, ничто не остановит свирепых норманнов от завоевания царства Монтекусомы, первого друга и союзника Вашего Величества по эту сторону моря Мрака.

И вот, когда все эти сведения достигли моих ушей, я стал размышлять, каким способом вернее покончить с опасным зиндиком. Проще всего было бы направить для его поимки отряд мешикских воинов; так я для виду советовал Монтекусоме, и так он по моему наущению несколько раз поступал. Но особой надежды на меднокожих у меня не было: слишком легко они переходили в ересь Кецалькоатля. Посылать же против зиндика гвардейцев-мусульман означало прямо вмешаться в государственные дела аль-Ануака и вызвать неудовольство тех знатных и влиятельных мешикских родов, что до сих пор противятся распространению в стране ислама. Поразмыслив как следует, я решил привлечь к делу бандейру воинов-христиан, возглавляемую известным в аль-Ануаке капитаном наемников Кортесом. Однако, памятуя о роковой близости между ересью Кецалькоатля и христианским учением, я не раскрыл ему всей правды. Мы заключили договор об охране некоей особы, которую я выдал за дочь Вашего Величества, в чем покорно прошу меня простить. В действительности же это была искусная куртизанка из Фиранджи, своим малопочтенным ремеслом оказавшая уже немало услуг делу защиты истинной веры. Я полагал, что за время долгого путешествия она сумеет привязать к себе Кортеса и, действуя посулами, угрозами и теми особенными способами, которыми пользуются женщины для достижения своих целей, заставит его исполнить задуманное мною.