Владимир Печенкин - Поиск-82: Приключения. Фантастика

— Мишуня-то в магазин к ней ехал... И потом Семеновна, квартирная хозяйка, на мои денежки себе подарок купила — сережки. Тоже в магазине, у продавщицы. А допереть, что товар в кладовке — раз плюнуть: надо, чтоб и под рукой был и от чужих глаз подальше. Только в кладовке! Не под прилавком же... Хожу я, обмозговываю, как чище сработать. Вдруг хватает меня почечная колика, попадаю в больницу. Боль — адская, на стенку лез, но сделали уколы, полегчало. Лежу, смотрю, что творится кругом. А народу поступает тьма; везут одного за другим, как из печи мечут — срочный день называется. Не успеешь лицо запомнить — глядишь, его уж вывозят из операционной и завозят следующего. А тут еще заходят двое врачей — один совсем молодой, другой постарше. Стали смотреть одного мужика, черного такого, восточного. Спрашивают его тихонько, живот мнут, язык смотрят, и, который помоложе, все вслух сомневается: «Да нет у него, по-моему, аппендицита». А постарше на ухо ему гудит: «ту-ту-ту да ту-ту-ту». Выходят, и, слышу, молодой прямо со слезами настаивает: «Давай подождем с операцией?» А старший возражает: «Можешь снять диагноз аппендицита? Не можешь! Раз так, соблюдай закон: «Все сомнения — в пользу операции». Не то тебе профессор штаны снимет». И тут меня ударило: вот оно, железное алиби! Кто ж заподозрит больного человека, да еще оперированного... Я, конечно, не вас имел в виду, гражданин начальник, — куда ж против вашего опыта и таланта? — но те фирмачи навряд бы догадались. А червеобразного отростка лишиться — потеря небольшая. В общем, завертелись у меня шарики в этом направлении... Лежу, обследуюсь. Познакомился с сестрой по наркозу — очень симпатичная женщина: чуть выше средних лет и соответственной упитанности. Не знаю, какой во мне секрет кроется, но от таких женщин, не буду хвастаться, отказу не знаю. И мне они нравятся. Как-то раз она дежурила; сидим мы с нею, мурлычем на разные приятные темы. Только я начал руки распространять, как культурненько стучат. Заходит врач. На меня еле глянул, а ей говорит, что, мол, такому-то больному плохо, введите в вену такое-то лекарство... Открывает она шкаф, вынимает коробку, берет ампулу и уходит. Потом, слышу, забегали по коридору, засуетились, прокатили что-то тяжелое. А ее все нет и нет. Я уже уходить собрался, когда она приходит. Расстроенная, в слезах. Ей сказали ввести из ампулы одну пятую, а она амурами увлеклась, не расслышала и вкатила больному полный шприц. Ну, у того пульс и задышал еле-еле. Откачали с трудом, а ей выговор обеспечен. Ушел я, и — сам не знаю зачем — ненароком прихватил коробку с этим лекарством. Так, нашло что-то. Когда выписали меня из больницы, я уже решился. Вот вы, гражданин следователь, законов не нарушали, серьезное «дело» не задумывали, и вам, не понять, как трудно решиться... Пришел я вечером к Демину, принес бутылку водки, рижского бальзама. Мишуня какое-то плодово-ягодное пойло выставил. Посидели мы культурненько, он даже всплакнул, бальзам попробовав, — совсем, говорит, как в доброе старое время. Стал я его уговаривать: давай, мол, почистим эту золотую дуру с ее сокровищами — и слышать не хочет! Что же мне было делать? Отказаться от блестяще продуманной операции, на которую я уже решился? «Хорошо, — говорю. — Раз так, ты меня не слышал, я у тебя не был» А сам думаю: вот если и он полежит месяц-другой в больнице, тогда уж к нему привязываться не будут. Когда Мишуня выходил, влил я в его стакан вместе с бальзамом пару ампул. Он возвращается, пьет — никакого эффекта. Я расстроился. Оставил его вконец раскисшим за столом и ушел. Подошел к магазину — вокруг ни души, по спине мурашки бегают. Сунул ключ в замок — не проворачивается. А, черт! Нажал — хрустит, но не отворяется. Что делать? Я бегом обратно, решил — силой приволоку этого тютю. А по дороге, на полпути, натыкаюсь на его труп. Видно, все же жадность взяла свое, побежал за своей долей... и — нашел ее.

— Вы знали, что у Демина больное сердце? Он никогда вам не жаловался?

— Понятия не имел!

— Ну, в этом мы разберемся... Продолжайте.

— Да нечего продолжать... Что оставалось делать? Вернулся я весь перепуганный, вытащил из отдушины лом — он там торчал с незапамятных времен. Сорвал прогоныч, взял из-под пола чемоданчик и... в больницу, а там сыграл себе аппендицит. Вот и вся правда.

— Почти вся, Крошкин. Только в деталях вашего повествования есть неточности, и существенные. В частности, касающиеся смерти Демина, которую вы изобразили как случайность. Все было у вас продумано. Рижским бальзамом замаскировали горечь яда. А бальзам достали заранее, больше месяца назад. Это установлено. Есть показания живущего в Риге гражданина Калтиса, вашего старого знакомого, которому вы послали письмо с просьбой прислать бальзам. Поэтому вы не можете утверждать, что действовали импульсивно, без заранее обдуманного намерения. Далее. С одной стороны, вы — «весь перепуганный», с другой — хладнокровно сообразили тщательно вымыть за собою пол в магазине. Я не говорю о циничности вашего поведения: наткнувшись на труп человека, с которым только что сидели за столом, возвращаетесь и взламываете дверь в магазине. Не говорю о том, что ре-ши-лись вы еще до того, как попали с почечным приступом в больницу, так как уже до этого изготовили-дубликат ключа. Поэтому, когда будете излагать показания на бумаге, не спешите, подумайте. Времени вам хватит.

Уже был выпит «посошок на дорожку», уже Маша успела припудрить следы слез, и чемодан стоял в коридоре перед дверью, а Пряхин все не мог успокоиться.

— Ну как же это так! — в который раз восклицал он, пытаясь удержать Кулагина. — Только я наконец освободился от всех дел, и вдруг — на тебе! — сорвался: домой, домой!

Кулагин не любил, чтобы его провожали. Последние минуты перед отлетом самолета или отходом поезда почему-то самые тягостные; они дробятся ничего не значащими банальными словами, и, когда наконец кончаются, Андрей Емельянович всегда испытывает облегчение.

Пришло такси. Кулагин сбежал вниз, нырнул под дождем в нутро, захлопнул за собой дверку. Мимо понеслись огни витрин, в мокром лаке асфальта голубоватыми полосами отражались уличные светильники. Хорошо было на сердце: как-то грустно и непривычно тепло, потому что впереди ждал дом и работа.

ФАНТАСТИКА

Сергей Другаль

Светлячковая поляна

— Вот это корова! — сказал восхищенный Олле.

Корова скосила на него огромный, с футбольный мяч, великолепный глаз и жарко вздохнула. Животному было некогда. Животное ело.

— Наша скороспелка, — Сатон погладил корову по животу.

Возле директора Института Реставрации Природы (ИРП) толпились пахнущие одеколоном отпускные волхвы и цокали языками.